"Спать хочется! -- думал я, сидя в банке. -- Приду домой и завалюсь спать".

-- Какое блаженство! -- шептал я, наскоро пообедав и стоя перед своей кроватью. -- Хорошо жить на этом свете! Важно!

Бесконечно улыбаясь, потягиваясь и нежась на кровати, как кот на солнце, я закрыл глаза и принялся засыпать. В закрытых глазах забегали мурашки; в голове завертелся туман, замахали крылья, полетели к небу из головы какие-то меха... с неба поползла в голову вата... Всё такое большое, мягкое, пушистое, туманное. В тумане забегали маленькие человечки. Они побегали, покрутились и скрылись за туманом... Когда исчез последний человечек и дело Морфея было уже в шляпе, я вздрогнул.

-- Иван Осипыч, сюда! -- гаркнули где-то.

Я открыл глаза. В соседнем номере стукнули и откупорили бутылку. Я повернулся на другой бок и укрыл голову одеялом.

"Я вас любил, любовь еще, быть может"... -- затянул баритон в соседнем номере.

-- Отчего вы не заведете себе пианино? -- спросил другой голос.

-- Черрти, -- проворчал я. -- Не дадут уснуть!

Откупорили другую бутылку и зазвонили посудой. Зашагал кто-то, звеня шпорами. Хлопнули дверью.

-- Тимофей, скоро же ты самовар? Живей, брат! Тарелочек еще! Ну-с, господа? По христианскому обычаю. По маленькой... Мадемуазель-стриказель, бараньи ножки, же ву при! {прошу вас (франц. je vous prie).}

В соседнем номере начался кутеж. Я спрятал голову под подушку.

-- Тимофей! Если придет высокий блондин в медвежьей шубе, то скажешь ему, что мы здесь...

Я плюнул, вскочил и постучал в стену. В соседнем номере притихли. Я опять закрыл глаза. Забегали мурашки, меха, вата... Но -- увы! -- через минуту опять заорали.

-- Господа! -- крикнул я умоляющим голосом. -- Ведь это, наконец, свинство! Ведь вас просят! Я болен и спать хочу.

-- Это вы нам??

-- Вам.

-- Что вам угодно?

-- Не извольте кричать! Я спать хочу!

-- Спите, вам никто не мешает; а если вы больны, так отправляйтесь к доктору! "У рыцарей любовь и честь"... -- запел баритон.

-- Как это глупо! -- сказал я. -- Очень глупо! Даже подло.

-- Прошу не рассуждать! -- послышался за стеной старческий голос.

-- Удивительно! Повелитель какой нашелся! Птица важная! Да вы кто такой?

-- Не рассуж-дать!!!

-- Мужичье! Надулись водки и орут!

-- Не рас-суж-дать!!! -- раз десять повторил старческий, охрипший голос.

Я ворочался на кровати. Мысль, что я не сплю по милости праздных гуляк, приводила меня мало-помалу в ярость... Поднялась пляска...

-- Если вы не замолчите, -- крикнул я, захлебываясь от злости, -- то я пошлю за полицией! Человек!! Тимофей!

-- Не рассуждать!!! -- еще раз крикнул старческий голосок.

Я вскочил и, как сумасшедший, побежал к соседям. Мне захотелось во что бы то ни стало настоять на своем.

Там кутили... На столе стояли бутылки. За столом сидели какие-то личности с выпуклыми, рачьими глазами. В глубине номера на диване полулежал лысый старичок... На его груди покоилась головка известной кокотки-блондинки. Он глядел на мою стену и дребезжал:

-- Не рассуждать!!

Я раскрыл рот, чтобы начать ругаться и... о ужас!!! В старичке я узнал директора того банка, где я служу. Мигом слетели с меня и сон, и злость, и фанаберия... Я выбежал от соседей.

Целый месяц директор не глядел на меня и не сказал мне ни единого слова... Мы избегали друг друга. Через месяц он боком подошел к моему столу и, нагнув голову, глядя на пол, проговорил:

-- Я полагал... надеялся, что вы сами догадаетесь... Но вижу, что вы не намерены... Гм... Вы не волнуйтесь. Даже можете сесть... Я полагал, что... Нам двоим служить невозможно... Ваше поведение в номерах Бултыхина... Вы так испугали мою племянницу... Вы понимаете... Сдадите дела Ивану Никитичу...

И, подняв голову, он отошел от меня...

А я погиб.