I

Коммерсант

-- Сударыня? Позвольте облегчить ваше положение?..

Сударыня оборачивается и видит пред собой одного из тех людей, которых именуют золоторотцами. Он худ, жёлт и так оборван, точно судьба долгое время грызла его зубами и только что выпустила из своих челюстей. Просительно и любезно он изогнулся перед ней и говорит:

-- Прикажите понести вашу корзиночку?

Овладев корзиной, он обращается с ней бережно и почтительно и шагает по базару, сзади её хозяйки, с таким видом, точно получил министерский портфель, но, считая себя вполне достойным такой чести, скромен и не особенно гордится ею. Он сразу определяет степень хозяйственной опытности "сударыни", и, если видит, что эта степень не особенно высока, осторожно начинает руководить "сударыней".

-- Вы извольте мясо купить вот у этого торговца... очень добросовестный человек и имеет прекрасный товар...

У него есть причины рекомендовать именно этого торговца, ибо именно этот заключил с ним условие, по силе которого с каждого рубля, взятого торговцем с доставленного ему покупателя, обкусанный жизнью человек получает в свою пользу три или пять копеек.

-- Василий Степанович! Вот госпожа желает купить самого лучшего мяса...

Затем он поведёт госпожу к возу с картофелем. Фирма, торгующая сим злаком, дает ему премию по копейке с проданной меры...

-- Как же я возьму картофель? -- осведомляется покупательница.

-- А он даст вам мешок... я донесу вам в мешке и возвращу его назад...

-- Да я было хотела извозчика нанять...

-- Сударыня! я с вас дешевле извозчика возьму...

-- Только тово... -- говорит торговец картофелем. -- Ты, Володька, мешок-то в самом деле принеси...

-- Ну вот ещё!

-- Да... а не как прошлый раз -- унёс мешок и штаны себе сшил из него...

-- Стоит вспоминать...

Госпожа слушает разговор и улыбается. Этот Володька, принуждённый шить себе штаны из чужих мешков, возбуждает в ней и опасение за целость покупок, и сострадание к нему.

И в глубине души она уже решает дать ему целый пятак, когда он отнесёт её покупки с Новой площади в Ковалиху...

-- Сударыня! А потрохов парочку вы не желаете купить? -- говорит Володька, болтая в воздухе потрохами, неизвестно откуда появившимися в его руках. По тому, как зорко он смотрит по сторонам и как держит потроха, сударыня догадывается о тайне появления потрохов. Ей это неприятно, и сострадание к человеку погибает в ней пред силой опасения, внушаемого им.

-- Нет, не надо, -- сухо говорит она.

-- А я бы за пятнадцать копеек...

-- Гривенник! -- объявляет барыня. В принципе она против покупки краденого, но если так дёшево?

-- А двенадцать копеек, сударыня, не дадите?

-- Гривенник?

Она торгуется только потому, что не хочет поощрять дурных наклонностей этого человека; ей кажется, что, продав потроха так дёшево, он не будет красть в другой раз.

-- Извольте! -- говорит он. -- Вот я их тут в корзиночку помещу... А свёклу вы не купите у меня?

Свёкла у него за пазухой. Барыня начинает подозревать, что там сложено ещё много кое-каких пищевых продуктов. Ей становится положительно противно смотреть на этого человека, вследствие чего она даёт ему за свёклу с прибавлением четырёх деревянных ложек -- только семишник.

Затем, купив всё, что ей было нужно, она обвешивает коммерсанта с ног до головы кульками и узлами и, пропустив его вперед себя, идёт домой. А Володька, согнувшись в три погибели, быстро шагает по тротуару, верный своему намерению доставить барыне покупки дешевле извозчика, и по дороге мечтает о премиях, причитающихся к получению с знакомых ему фирм... и о прочем, более выгодном и для него и для его личных покупателей...

II

Герой

В толпе покупателей ходил старик с лицом бульдога. Брови у него нахмурены сурово, но глаза смотрят просительно и скорбно. Тёмная кожа отвислых щёк покрыта серебристой щетиной. Он одет в солдатскую шинель, на груди его георгиевский крест и несколько медалей. Левая нога заменена тяжёлой и неуклюжей деревяшкой, которая, глубоко вонзаясь в снег, оставляет в нём круглые ямки...

Постоянные торговцы на базаре при виде этой серой, качающейся фигуры отвёртываются в стороны от неё, и лица их выражают опасение, недовольство, скуку. Старик идёт мимо них, туда, где стоят воза приезжих крестьян, и там, остановясь у воза, тоном важного покупателя спрашивает:

-- Хорошие гуси?

-- Первый сорт! Извольте взглянуть... один жир!

Старый солдат взвешивает на руке птицу, внимательно рассматривает, щупает, нюхает... и вдруг говорит продавцу:

-- А вот в Болгарии гуси -- эт-то животные! Как свиньи....

-- Где, говорите?

-- В Болгарии... за Балканскими горами... Русско-турецкая война там была... Его превосходительство генерал Скобелев вёл...

-- Та-ак... слыхали... -- говорит продавец. -- Ну, и это тоже птица ха-арошая...

-- Крест видишь? -- тычет солдат рукой в свою грудь. -- Сам повесил мне.

Лицо солдата вздрагивает, глаза блестят, и он молодецки сдвигает свою истрёпанную фуражку набекрень.

-- "Ундер-цер Мигунов, урра!" И своей рукой...

-- Позволь-ка гуська-то, служивый... -- равнодушным голосом говорит продавец. Он понял, что пред ним не покупатель, и ищет в толпе глазами то, что ему нужно, не обращая внимания на солдата, воодушевление которого всё растёт.

-- Ротный Шванвич -- тоже... "Мигунов, говорит, орёл ты..." И поцеловал...

-- Не стой тут, служивый... отойди к сторонке... покупателю мешаешь, -- предлагает торговец гусями, отстраняя рукой солдата от своего воза.

Старика не обижает это, лишь глаза его гаснут, и, взглянув с укором на мужика, он молча идёт прочь от воза, надвинув на брови шапку. Вокруг его толпятся люди с озабоченными лицами, в воздухе колеблется гул голосов. Жизнь кипит и напоминает солдату о привалах после похода, о лагерях... Медленно ковыляя в толпе, он ищет в ней человека, который послушал бы его рассказ о войне, о том, как, теснимый турками, он, во главе своей роты, отступал из Ени-Загры. Ему хочется говорить о лучшем дне своей жизни. Когда генерал-герой назвал его героем... Но слушателя нет, никто не хочет обратить внимания на старика, никому не интересно знать, где и как он потерял свою ногу и за что ему дали крест... Он чувствует себя одиноким, обиженным невниманием к нему и не любит всех этих продающих и покупающих людей... Он много раз видел смерть пред собой и не боялся умереть, а они, при виде её, испугаются... Его немножко утешает то, что они хуже его. У них нет и никогда не будет георгиевского креста на груди, они не могут быть героями...

Но всё-таки он хочет, чтоб кто-нибудь послушал его, узнал бы, как храбр Мигунов. С утра до вечера, полуголодный и иззябший, он ходит по базару и всё хочет рассказать о себе. Несколько раз начинает рассказ и не может его кончить. Нет на базаре людей, желающих слушать рассказ о подвигах. И старик Мигунов, чувствуя себя лишним, никому не нужным, забытым, -- сердится на людей. Он толкает идущих рядом с ним, -- толкает их как будто ненамеренно, но всё-таки толкает, и это несколько облегчает его обиду.

Иногда он заходит в трактир. Там буфетчик и половые встречают солдата неприязнью и насмешками. Он надоел им. Если они не гонят его вон -- солдат обходит столы один за другим и всё ищет слушателя. И если находит -- о! тогда старик преображается: речь его течёт плавно, глаза горят, он надувает щёки, изображая гул пушечных выстрелов, кричит слова команды... Над ним смеются -- он не слышит, находясь далеко от всех этих людей, там, за Балканами, где земля пила его кровь и где жизнь его однажды вспыхнула ярким огнём и он увидал в ней смысл... И затем, чтоб погреться около этого огня, он раздувает его всё ярче...

-- Солдат! Иди вон... надоел!

Это половой гонит его... Он встаёт и, громко стуча деревяшкой по полу, уходит, а сердце его ещё дрожит от воспоминаний, разбуженных в нём.

Он живёт в углу за печкой, у человека, занимающегося ловлей птиц. Придя домой, он лезет в этот тесный и душный, но тёплый угол, и -- если в этот день ему не удалось рассказать о себе -- он ворчит:

-- Черти... послужили бы... небойсь бы... у, черти!..

III

Ребёнок

-- Дядинька-а! Дайти копеичку!..

Небольшой ком грязного тряпья вертится в ногах людей на базаре, из тряпья протянута маленькая красная ручонка, в нём сверкают плутовские и жадные глаза. Трудно догадаться -- мальчик это или девочка, он не даёт рассмотреть себя, подвижный, как маленькая собачонка. Ему суют милостину или гонят его прочь. Монеты, попадающие в его руку, он отправляет в рот, и всякий раз, когда получит, -- боязливо и подозрительно смотрит в одну сторону -- к весам, где стоит высокая, угрюмая фигура женщины, жирной и одетой довольно прилично.

Когда во рту мальчика скопится столько монет, что они уже мешают ему ноющим голосом просить копейку, -- он бежит туда, к этой женщине, и между ними происходит следующее: она протягивает к нему толстую, широкую лапу, он же выплёвывает деньги изо рта в свою руку и потом высыпает их на ладонь женщины. Быстрыми глазами окинув количество монет, она говорит сердито и угрожающе:

-- Семь раз подавали -- где ещё одна?

-- Ей-богу, все!

-- Врёшь!

-- Ей-богу!

-- Видела я... подай сюда!

-- Да все, мол, тут!

-- Ладно! Я дома поговорю с тобой...

-- Ежели все...

-- Ступай! Да смотри -- я ведь вижу!.. всё вижу, мошенник!

Он откатывается от неё, снова вьётся в ногах толпы и снова поёт:

-- Тётинька-а... си-ироте...

Вот другой такой же комок... И оба они, скрывшись за чем-нибудь, ведут между собой негромкий и быстрый разговор:

-- Утаил?

-- Семишник...

-- А я три копейки...

-- У тебя сколько уж стало?

-- Одиннадцать...

-- Ух! А у меня только семь...

-- До вечера ещё долго...

-- Она говорит -- я те дам!

-- Ну! Она и мне...

-- Чёрт с ней...

-- Собака...

-- Теперь у нас уж восьнадцать...

-- Здорово! По стакану водки -- шесть, да...

-- Сердца мы давно уж не ели...

-- Наплевать на сердце! Лучше папирос...

-- Папирос я уж слямзил...

-- В порсигаре?

-- В коробочке...

-- Эх!.. В порсигаре бы!

-- Да! Больно ты ловок... Небось, сам не выудишь в порсигаре-то.

-- Зато я -- платок.

-- Платок и я...

-- Ну, айда!

-- Айда!

И оба снова теряются в толпе...

Среди шума и гула то там, то тут раздаются печальные, хватающие за душу детские возгласы:

-- Дядинька-а... сироте подай...