| |||
Максим Горький. Болесь • Все авторы -> Максим Горький. Максим Горький. Болесь Один знакомый вот что рассказал мне: "Когда я был в Москве студентом, мне довелось жить рядом с одной из "этих", -- знаешь? Она была полька, звали её Тереза. Высокая такая, сильная брюнетка, с чёрными, сросшимися бровями и с лицом большим, грубым, и точно вырубленным топором, -- она приводила меня в ужас животным блеском своих тёмных глаз, густым, басовитым голосом, извозчичьими ухватками, всей своей громадной, мускулистой фигурой рыночной торговки... Я жил на чердаке, и её дверь была против моей. Я, бывало, никогда не отворял моей двери, если знал, что она дома. Но это, конечно, случалось редко. Иногда мне приходилось встречаться с ней на лестнице, на дворе, и она улыбалась мне улыбкой, которую я считал хищной и циничной. Не раз я видел её пьяной, с осовелыми глазами, растрёпанной, улыбающейся как-то особенно безобразно... В таких случаях она говорила мне: -- Бывайте здоровы, пане студент! -- и глупо хохотала, увеличивая моё отвращение к себе. Я бы съехал с квартиры, чтоб избавиться от таких встреч и приветствий, но у меня была такая миленькая комнатка, с широким видом из окна, и так тихо было в этой улице... Я терпел. И вдруг, однажды утром лежу я на койке, стараясь найти какие-либо основания для того, чтоб не идти на лекции, -- отворяется дверь, и эта отвратительная Тереза возглашает с порога басом: -- Бывайте здоровы, пане студент! -- Что вам угодно? -- говорю. Вижу -- лицо у неё смущённое, просительное... Необычное для неё лицо. -- Видите ли, пане, буду я вас просить об одном деле... уж вы сделайте мне его! Я лежу, молчу и думаю: "Подвох! Покушение на мою чистоту, ни больше ни меньше. Крепись, Егор!" -- Нужно бы мне, видите, письмо послать на родину, -- говорит она, и так умоляюще, тихо, робко. "Э, думаю, чёрт с тобой, изволь!" Встал, сел к столу, взял бумагу и говорю: -- Проходите сюда, садитесь и диктуйте... Она проходит, осторожно садится на стул и виновато смотрит на меня. -- Ну-с, кому письмо? -- По Варшавской дороге, в город Свенцяны, Болеславу Кашпуту... Что писать?.. Говорите... -- Милый мой Болесь... сердце моё... Мой верный возлюбленный... Да сохранит тебя матерь божия! Золотое моё сердце... почему ты так давно не писал своей тоскующей голубке Терезе... Я чуть-чуть не расхохотался. "Тоскующая голубка" двенадцати вершков роста, с пудовым кулачищем и с такой чёрной рожей, как будто голубка всю жизнь трубы чистила и ни разу не умывалась! Сдержался кое-как, спрашиваю: -- Он -- кто, этот Болесть? -- Болесь, пане студент, -- как будто обиделась она на меня за то, что я исковеркал имя. -- Он жених мой... -- Жених?!? -- А чего же пан так удивился? Разве ж у меня, у девушки, не может быть жениха? У нее, у девушки?! -- О, почему же! Всё бывает... А давно он ваш жених?.. -- Шестой год... "Ого-го!" -- думаю я. Ну, написали мы письмо. Такое, я вам скажу, нежное и любовное, что я бы сам, пожалуй, поменялся местом с этим Болесем, если б корреспонденткой была не Тереза, а что-нибудь другое, поменьше её. -- Вот, спасибо вам, пане, за услугу! -- говорит мне Тереза, кланяясь. -- Может, и я могу вам чем послужить? -- Нет, покорно благодарю! -- А может, у пана рубаха или штаны в дырках? Чувствую, что этот мастодонт в юбке вогнал меня в краску, и довольно резко заявляю, что не нуждаюсь в её услугах. Ушла. Прошло недели две... Вечер. Сижу под окном и свищу, думая, чем бы мне отвлечь себя от себя? Скучно, а погода скверная, идти никуда не хочется, и от скуки я занимался самоанализом, помню. Это тоже довольно-таки скучно, но больше ничего делать не хотелось. Отворяется дверь -- слава богу! -- кто-то пришёл... -- А что, пан студент не займуется никаким спешным делом? Тереза! Гм... -- Нет... а что? -- Хотела бы попросить пана ещё письмо написать... -- Извольте... К Болесю?.. -- Нет, теперь уж от него... -- Что-о? -- О, глупая женщина! Не так я, пане, сказала, простите! Теперь уж, видите ли, нужно не мне, а одной подруге... то есть, не подруге, а... одному знакомому... Он сам не пишет... а у него есть невеста, как я же вот... Тереза... Так вот, может быть, пан напишет письмо к той Терезе? Смотрю я на неё -- рожа у неё смущённая, пальцы дрожат, путается чего-то -- и... догадываюсь! -- Вот что, сударыня, -- говорю, -- никаких Болесей и Терез у вас нет, и всё это вы врёте. А около меня вам не обрыбиться, и в знакомство вступать я с вами не хочу... Поняли? Она вдруг как-то странно испугалась, растерялась, начала топтаться на одном месте и стала смешно шлёпать губами, желая что-то сказать и ничего не говоря. Я жду, что из всего этого воспоследует, и вижу, и чувствую, что, кажется, немного ошибся, заподозрив её в желании совратить меня с путей благочестия. Тут как будто бы что-то другое. -- Пан студент, -- начала она, и вдруг, махнув рукой, круто повернулась к двери и ушла. Я остался с очень скверным чувством на душе, слышу -- у неё хлопнула дверь, громко так -- рассердилась, видно, бабища... Подумал и решил -- пойду к ней и, позвав её сюда, напишу ей всё, что там надо. Вхожу в её комнату -- вижу, она сидит у стола, облокотилась на него и голову сжала руками. -- Послушайте, -- говорю... ...Всегда вот, когда я рассказываю эту историю и дойду до этого места, ужасно нелепо чувствую себя... такая глупость! Да-а... -- Послушайте, -- говорю... Она вскакивает с места, идёт на меня, сверкая глазами, и начинает, положив мне руки на плечи, шептать -- вернее, гудеть своим басом... -- Ну, что ж? Ну? Так! Нет никакого Болеся, нет... И Терезы тоже нет! А вам что? Вам трудно поводить пером по бумаге, да?. Эх, вы! А ещё такой... беленький! Никого нет, ни Болеся, ни Терезы, только я одна есть! Ну, что ж! ну? -- Позвольте, -- говорю я, ошеломлённый этим приёмом, -- в чем дело? Болеся нет? -- Да, нет! Так что ж? -- А Терезы -- тоже нет? -- И Терезы -- нет! Я -- Тереза! Ничего не понимаю! Таращу на неё глаза, пытаясь определить, кто из нас сошёл с ума? А она ушла опять к столу, порылась там, идёт ко мне и обиженно говорит: -- Если вам уж так трудно было написать Болесю, то вот оно, ваше писанье, возьмите! А мне и другие напишут... Вижу -- в руке у меня письмо к Болесю. Ф-фу! -- Слушайте, Тереза! Что всё это значит? Зачем вам нужно, чтобы писали другие, если я вот написал, а вы его не послали? -- Куда? -- А к этому... к Болесю? -- Да его же нет! Решительно ничего не понимаю! Оставалось только плюнуть и уйти. Но она объяснилась. -- Что же? -- обиженно заговорила она. -- Нет его, так и нет! -- И развела руками, как бы не понимая -- почему же это его нет? -- А мне хочется, чтоб он был... Разве ж я не человек, как все? Конечно, я... я знаю... ...Но ведь никому нет вреда от того, что я пишу ему... -- Позвольте -- кому? -- Да Болесю ж! -- Да ведь его нет? Ах, Иезус-Мария! Ну что же, что нет, -- ну? Нет, а будто бы есть!.. Я пишу к нему, ну, и выходит, как бы он есть... А Тереза -- это я, и он мне отвечает, а я опять ему... Я понял... Мне стало так больно, так скверно, так стыдно чего-то. Рядом со мной, в Трёх шагах от меня живёт человек, у которого нет на земле никого, кто бы мог отнестись к нему любовно, сердечно, и этот человек выдумывает себе друга! -- Вот вы мне написали письмо к Болесю, а я его дала другому прочитать, и когда мне читают, я слушаю и думаю, что Болесь есть! И прошу написать письмо от Болеся к Терезе... ко мне. Когда такое письмо мне напишут да читают, я уж совсем думаю, что Болесь есть. А от этого мне легче живётся... ...Да-с... Чёрт возьми!.. Ну, я с той поры аккуратно стал два раза в неделю писать письма к Болесю и ответ от Болеся -- Терезе... Хорошо я писал эти ответы... Она, бывало, слушает их и ревёт... басом этаким ревела. И за то, что я вызывал у неё письмами к ней от воображаемого Болеся слёзы, она мне бесплатно чинила все дырки на носках, рубахах и прочем... Потом, месяца через три после этой истории, её посадили за что-то в тюрьму. А теперь она, наверное, умерла". ...Мой знакомый сдунул пепел с папиросы, задумчиво посмотрел в небо и закончил: "Н-да-с... Чем больше человек вкусил горького, тем свирепее жаждет он сладкого. А мы этого не понимаем, облечённые в наши ветхие добродетели и глядя друг на друга сквозь дымку самомнения и убеждения в нашей всяческой непогрешимости. Выходит довольно глупо и... очень жестоко. Дескать, падшие люди... А что такое падшие люди? Прежде всего -- люди, та же самая кость, кровь, то же мясо и те же нервы, как и у нас. Говорят нам об этом целые века изо дня в день. А мы слушаем и... чёрт знает как это всё нелепо! В сущности, сами-то мы тоже падшие и, пожалуй, очень даже глубоко падшие... в пропасть всяческого самомнения и убеждения в превосходстве наших нервов и мозгов над мозгами и нервами тех людей, которые только менее хитры, чем мы, хуже умеют притворяться хорошими, чем мы притворяемся... А впрочем, будет об этом. Так всё это старо... что даже совестно говорить..." Не пропустите: • Максим Горький. Крымские эскизы (рассказ) • Максим Горький. Озорник (рассказ) • Максим Горький. "Первый раз я увидел эту женщину..." (рассказ) • Максим Горький. Песня (очерк) • Максим Горький. Скуки ради (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |