| |||
Владимир Евгеньевич Жаботинский. Дон Альцехан • Все авторы -> Владимир Евгеньевич Жаботинский. Владимир Евгеньевич Жаботинский. Дон Альцехан У захолустного человека есть простительная слабость: когда он поездит по Европе, то сейчас же приобретает привычку говорить: -- У нас в Париже... И потом уже свысока посматривает на земляков, которые не были в Париже и думают, будто их тутошняя жизнь есть настоящая жизнь. Я, как известно, рожден на углу Кузнечной и Трехугольного переулка и, следовательно, не могу не быть захолустным человеком. Посему вышепоименованная маленькая слабость имеется и у меня. Только что вернувшись из Европы, я как-то все не могу отучиться от некоторого снисходительного взгляда сверху вниз на земляков и соотечественников. Они мне все кажутся ужасными провинциалами. Так и хочется сказать им: -- Э... а у нас в Париже, например... Взять хотя бы петербуржцев, которые теперь так искренно оживлены по поводу своих думских выборов. Они так мило увлекаются частными совещаниями, гектографированными списками, программными речами. Так это все чисто, возвышенно, симпатично... и первобытно. Очень первобытно. Очень первобытно. Мне, глядя на все это, так и хочется важно крякнуть и сказать: -- Э... у нас в Европе давно уже пережили эти юношеские увлечения, этот наивный энтузиазм. Во всем... ээ... много провинциализма! Ибо, действительно, "у нас в Европе" давно уже вышли из этой отроческой стадии и перешли к другим, более солидным приемам. Никогда не забуду недели, проведенной осенью, в сентябре этого года, в абруццском местечке Бука-Канучча, в переводе -- Собачья Дырка. Я гостил там у одного приятеля, синьора Гранкио. Это был человек неопределенного возраста, юркий и беспокойный. Звали его по имени Альцехан: покойник отец его был почему-то поклонником Piero, и в память знаменитого инсургента дал сыну это испанское имя. Я познакомился с ним года четыре тому назад в Риме, где он служил чем-то на заводе свечного сала. Узнав, что я корреспондент, он однажды внезапно явился ко мне осведомиться, нельзя ли устроить через Одессу выгодный сбыт сальных свечей на русские рынки. Я ему объяснил, что я лично по этому вопросу -- полная бездарность, но, впрочем, посоветовал ему обратиться письменно к г-ну Знакомому, прибавив: -- Он все знает. Синьор Гранкио очень благодарил меня и говорил: -- Это в высшей степени важно. Я хочу потопить всю Россию в свечном сале! Я хочу всю ее озарить сальными свечами! Я сказал почтительно: -- Однако, у вас широкие проекты. -- Не могу жить без этого! -- сознался он, -- Мне нужна обширная арена! Я задыхаюсь без широкого поля деятельности! Я чувствую, что во мне глохнут таланты! Я всегда очень любил людей такого типа. Я заметил, что они весьма удобный народ. Если им немножко и умело польстить, они вам будут преданы всей душой, и уже в этом состоянии они прямо неоценимы для мелких услуг, как-то: сбегать в лавочку за колбасой, поправить коптящую лампу, проводить вечером домой уходящую от вас дамочку... Поэтому мы сблизились и часто видались, и я был им очень доволен. В этот раз, узнав, что я в Италии, он написал мне письмо, требуя, чтобы я непременно погостил у него в Собачьей Дырке. Я согласился: Абруццы -- страна любопытная, а пожить на чужом иждивении всегда лестно. Приехал -- и не узнал приятеля. Пополнел, раздобрел, приобрел цилиндр и величавые манеры, а вместо прежнего пальтишка напялил широкую крылатку вроде мантии. -- Фу ты, какой вы стали важный! -- сказал я. -- Да, что же, -- снисходительно ответил он, -- в моем положении без этого нельзя. -- А какое же теперь ваше положение? -- А вы не знали? -- Виноват, я так недавно в Италии... -- О! я теперь баллотируюсь в синдики местечка Бука-Канучча. -- Вот как? Очень рад. И что ж, много шансов на победу? Он наклонился мне к уху: -- Есть соперники и враги. Но я не боюсь! Я не сдамся! Я им покажу! И он тут же, на дрожках, вытащил из бокового кармана толстую пачку бумаг: -- Читайте. Я стал читать. Первая бумага была от завода свечного сала -- о том, что синьор Гранкио на заводе служил и был исполнителен. Вторая была из участка и удостоверяла, что синьор Гранкио в течение трех лет ни разу не был уличен в нетрезвом поведении или ночных дебошах. Третья была старенькая: она гласила, что ученик Гранкио Альцехан кончил курс начальной школы успешно и отличался тихим поведением. Четвертая... Я изумился: -- Что такое? Да это мой почерк! Его лицо сияло: -- Читайте. Я прочел: "Добрый друг. Посыльный принес мне в целости купленные вами для меня три рубахи и сдачу. Сердечно благодарю вас за эту услугу, я сам по крайней моей непрактичности вряд ли купил бы рубахи такого добротного качества и так дешево. Вы в этом отношении гений". Следовала моя собственная подпись и дата: Рим, такое-то число, 1899 года. -- Не понимаю, -- сказал я. -- Зачем вы сберегли это письмо, и на что оно вам теперь может пригодиться? Он улыбнулся как бы с сожалением: -- Наивный и неопытный дикарь! Неужели вы не понимаете, как это все важно? -- В каком отношении важно? -- Как рекомендация! Все эти документы у меня скопированы в тысяче списков, и мои люди носят их по городу и говорят избирателям: видите, какой дон Альцехан честный, деловитый и просвещенный человек: вот отзыв школьного начальства, вот отзыв от индустрии свечного сала, вот отзыв известного русского писателя... -- Виноват, а где же русский писатель? -- Это вы! Понимаете? Все это повышает мою популярность. Я же сам при себе всегда ношу оригиналы, и как только кого-нибудь встречу -- сейчас вынимаю документы из кармана и раскладываю, дабы, значит, видно было, что без всякого обману... Понимаете? -- Понимаю. -- Да-с! Я даже, когда купаюсь, надеваю на шею непромокаемый мешочек с бумагами. Надо быть ко всему готовым. Иногда заплывешь шагов на сто -- а там барахтается избиратель: я сейчас же опрокидываюсь на спину и предъявляю документы. -- Ловко! -- похвалил я. -- Да-с! -- продолжал мой хозяин. -- Но зато и популярен же я в городе! Никто меня уже по фамилии не называет: только и слышишь, что дон Альцехан, да дон Альцехан! Мы в эту минуту подъезжали к его квартире; и как бы в подтверждение последних его слов, поджидавший у цирюльни молодой человек бросился навстречу нашим дрожкам, крича: -- Дон Альцехан, телеграмма! Дон Альцехан схватил желтую бумажку и с очевидным волнением разорвал ее. -- Великолепно! -- вырвалось у него. И, вводя меня в свое жилище, он объяснял: -- Приятная новость: против меня выставили еще одного кандидата! И какого кандидата: адвокат Теста-ди-Леньо, лучший юрист в нашей провинции! Я изумился его радости. -- А позвольте -- сколько вас всех кандидатов на пост городского головы местечка Собачья Дырка? -- Во-первых, я. Во-вторых, еще пять. Теперь прибавился шестой. И какой шестой! Знаменитость! Великолепно! -- Да что же в этом для вас великолепного? Ведь чем больше кандидатов, тем у вас меньше шансов. -- Ничуть. Напротив, именно потому, что Теста-ди-Леньо -- знаменитость, он легко отобьет по несколько голосов у каждого из прежних пяти! Мои соперники все вместе располагают, скажем, ста голосами: чем больше кандидатов, тем меньше голосов из этого числа достанется на долю каждого! Понимаете? -- Ничего не понимаю. Разве этот самый Теста-ди-Леньо не может отбить несколько десятков голосов и у вас? Он посмотрел на меня так, как смотрят на сумасшедших. -- У меня?! У меня нельзя отбить ни одного белого шара. У меня все избиратели неотчуждаемые! -- Как так? -- Очень просто. Он вытащил опять из кармана свои документы и подал мне один из них. Это была телеграмма: "Scarpepaiacinquantaspeditegranvelocità". -- Пятьдесят пар башмаков посланы большой скоростью, -- повторил я, недоумевая. -- Что это значит? -- О! -- сказал он, -- это очень простой и удобный способ. Я даю каждому из моих избирателей -- которые победнее -- по одному башмаку и говорю: подавайте голоса за меня; если я буду избран, получите по второму башмаку. Таким образом мы друг в друге уверены. Избиратель уверен, что в случае успеха я его не обману, ибо на что мне самому башмак без пары? Я же уверен в его голосе, ибо раз у человека есть уже один новый башмак, ему, естественно, хочется получить и второй! Понимаете? После обеда мы пошли гулять по местечку и осматривать достопримечательности, и все прохожие кланялись и говорили: -- Буона сера, дон Альцехан. Многих дон Альцехан останавливал и знакомил со мной: -- Позвольте вас представить: известный русский писатель и мой близкий друг. Узнав, что я здесь, решил приехать сюда на неделю, хотя страшно занят и спешит, но согласился сделать это ради меня. Он напишет о нашей Бука-Канучча во всех русских журналах! Он прославит имя нашего города во всей русской земле! Оттуда станут к нам стекаться туристы, завяжутся сношения торговые, город разбогатеет и разрастется! Так я умею заботиться о благе отчизны! Мы дошли до какого-то грязного переулка, и мой спутник остановился перед дверью сарая, на которой было мелом выведено: -- Здесь покупаются подержанные вещи. Дон Альцехан объяснил мне: -- Тут живет избиратель, у которого я еще не был. И постучался. Дверь заверещала и отворилась: на пороге стоял грязный старик с очками на носу. Он посмотрел на нас подозрительно и сказал: -- Фрачная пара, почти новая, на один вечер пять лир, залог десять лир! Дон Альцехан выступил вперед: -- Друг мой! Дон Вито! Старый друг! -- с чувством сказал он, -- неужели вы меня не узнаете? А я вас сразу бы узнал! Неужели вы не помните меня, который столько раз сбывал в ваши честные руки свои скромные одежды? Старик проворчал: -- Мы ходим по дворам и покупаем старые вещи, и смотрим не в лицо людям, а на сукно, чтобы нам не подсунули штопаного за новое. Не могу я помнить в лицо всех моих клиентов. -- О! -- с чувством сказал дон Альцехан, -- неутомимый старый труженик! Как я ценю ваш закаленный характер! Именно таких людей хотел бы я иметь советниками и помощниками, когда буду синдиком города Бука-Канучча! Ибо, надо вам знать, почтенный дон Вито, я выставляю свою кандидатуру. Я глубоко уверен, что вы против нее ничего не имеете. Я был бы очень счастлив, если бы мог рассчитывать на поддержку столь выдающегося негоцианта. Достигнув ответственного поста, я надеюсь привести в исполнение одну мою заветную мечту. Мечту об улучшении благосостояния честного класса скупщиков подержанных вещей! Я чту это сословие! Я считаю функцию его одной из священнейших и полезнейших общественных функций! Я помогу ему высоко поднять свое цеховое знамя и водрузить его на почтенном месте! Но, впрочем, я вас покидаю: вы, конечно, заняты, да и мой друг -- известный русский писатель, знающий вас по моим рассказам и пожелавший непременно повидать вас -- мой друг тоже спешит. Мое почтение, добрый, старый друг! На следующее утро дон Альцехан ворвался ко мне с криком: -- Эврика! Новая идея! -- В чем дело? -- Я сейчас телеграфирую: "Мужские башмаки не нужны, будут высланы обратно; высылайте 50 пар женских". -- Почему? -- Я решил раздать по одному башмаку не самим избирателям, а их женам. Так будет вернее! Жены тогда сами будут следить за мужьями и внушать им с утра до ночи, чтобы подавали голоса за меня! Таким образом я построю свою кандидатуру на фундаменте семейного мира! Понимаете? Через два дня он вбежал ко мне, утомленный, но радостный, и объявил: -- Готово. Башмаки прибыли и розданы. Эффект поражающий! Моя победа обеспечена! Даже мои враги это чувствуют: они кричат на всех перекрестках, что им теперь безразлично -- пусть победит какой угодно из моих шести соперников, лишь бы только не я! Несчастные! Я их презираю! Я о них сожалею! И дон Альцехан упал на стул, восклицая: -- Уфф! Устал. Ну, теперь скоро конец хлопотам. Теперь осталась только вечеринка -- и я могу спокойно ждать рокового дня! -- Какая вечеринка? -- Вечеринка с угощением. По случаю того, что жене моей исполняется двадцать семь с половиной лет. Я угощаю своих избирателей. Будет очень скромно и мило: макароны, по бутылке вина Кьянти, и в заключение мускат вместо шампанского... Я был на этой вечеринке и сидел рядом с дон Вито -- скупщиком подержанных вещей. За столом было еще несколько человек того же цеха, затем присутствовали извозчики, погонщики мулов, мясники, два артельщика ассенизационного обоза и другие лица. Всего человек до пятидесяти. Дон Альцехан с бокалом муската в руках восклицал: -- Пусть шипят против меня все эти люди в крахмальных воротничках! Я презираю их! Я дорожу только тем сердцем, которое бьется под рабочей блузой простолюдина, я ценю только пожатие грубой, но честной руки труженика! Долой накрахмаленные воротнички! Я друг простого народа! Поздно ночью, когда все разошлись, он сидел у меня в комнате, писал цифры на бумажке и считал: -- Всех избирателей около 200. У меня верных 80 голосов. Следовательно, у моих противников 120. Их шесть человек, ergo, на каждого придется по 20 голосов. В крайнем случае, Теста-ди-Леньо получит 30 или 40, но и тогда ему далеко до меня! В день выборов он с утра исчез. Я ждал его, потом соскучился и пошел в горы гулять. Вернулся я часам к четырем и позвонил. Мне открыл дверь сам дон Альцехан, бледный, растерянный, уничтоженный. -- Что с вами? -- воскликнул я. Он упал ко мне на шею. -- Поражен, побит, побежден! -- простонал он. Я дал ему воды, усадил его и спросил, как это могло случиться: -- Неужели ваши избиратели изменили? -- Нет. За меня было 80 голосов. -- Так как же? -- Это был заговор! Мои враги давно уже говорили: кто угодно, только не дон Альцехан! И они так и поступили: всем, кроме меня, клали направо! Таким образом у каждого из шести получилось около 100 голосов, а у Теста-ди-Леньо 120... На другой день я уехал и с тех пор не имею сведений о дон Альцехане Гранкио. Но когда я читаю о петербургской предвыборной агитации, я всегда вспоминаю о нем и мысленно твержу петербуржцам: -- Эх! Разве это есть агитация? Посмотрели бы вы, как агитируют у нас в Европе....
Не пропустите: • Владимир Евгеньевич Жаботинский. Описание Швейцарии • Владимир Евгеньевич Жаботинский. Edmee Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |