Около шалаша в бывшем помещичьем саду сидели мужики, арендаторы нынешнего урожая, и варили себе кашу с салом в закопченном котелке, висевшем в ямке над огоньком.

-- Новым хозяевам мое почтенье! -- сказал проходивший по дороге мужичок с палочкой, останавливаясь и снимая лохматую шапку.

Все тоже сняли шапки.

-- Что, в собственность к вам отошел? -- спросил прохожий, кивнув головой на сад и садясь на перевернутый яблочный ящик.

-- Нет, в аренду взяли,-- отвечал мужичок, набивавший трубочку.

-- Собственность эту теперь прикончили,-- сказал другой, сидя на корточках перед котелком с ложкой наготове, чтобы снять накипающую пену, когда начнет уходить через край.

-- Довольно, побаловались. Вишь, черти, огородились. Бывало, только ходишь да поглядываешь на него, на сад-то. Сторожей сколько нагнато было. Все боялись, как бы кто яблочком не попользовался. А то они обеднеют от этого.

-- Жадность. Не хочется из рук соринки одной упустить.

-- Да, держались крепко,-- проговорил мужичок с трубочкой. Он закурил от уголька и, сплюнув в огонь, утер рот рукой, в которой держал трубку.-- Бывало, за лето человек десять в волость сволокут. Собаки какие были,-- по проволоке бегали. А он себе выйдет, прогуляется с папироской и опять пошел газету читать. Спокойно жили.

-- Потому священно и неприкосновенно...-- проговорил молодой малый, сидевший босиком на обрубке и чинивший рубаху.

-- Теперь эту неприкосновенность-то здорово тряхнули.

-- Да... вредная штука. Ведь вот, братец ты мой,-- сказал мужичок с ложкой,-- пока у человека ничего нету, он тебе все понимает, к чужому горю отзывчив, из-за копейки не трясется. А как сюда попало, так кончено дело.

-- Это верно. У кого два гроша в кармане, тот не задумается половину отдать. А у кого две тысячи, тот скорей удавится, чем тебе десятую долю отдаст. Намедни кум просит рублевку, а у меня у самого две. Что ж, дал... А попроси у богатого...

-- Да, штука вредная, это что и говорить. И до чего человека она портит... пока бедный -- хорош, а как собственностью обзавелся, набил карман -- он хуже собаки.

-- Верно, верно.

Все помолчали.

-- А яблочек-то порядочно...-- сказал прохожий, поводив глазами по деревьям.

-- Яблоки есть...

-- Мужики-то вас не обижают? Не трясут?

-- Нет, малость... у него не обтрясешь,-- отвечал мужик с трубкой, кивнув на малого, чинившего рубаху.

-- Ядовит, значит? -- спросил прохожий, улыбнувшись и подмигнув на малого.

-- Ядовит не ядовит, а за свое кишки выпущу,-- сказал малый, кончив рубаху и встряхивая ее.

Он встал от костра, потянулся, но вдруг, не докончив движения, быстро присел и посмотрел под яблони в сторону забора. Потом, не говоря ни слова, бросился в шалаш, выхватил оттуда ружье и понесся босиком куда-то по траве, пригибаясь под ветки.

-- Ай-яй-яй! Держи!

Затем раздался выстрел и испуганный крик бабы на деревне:

-- Чтобы вам подохнуть, сволочи! В малого из ружья стреляют! А! Что ж это делается!

-- Ух, и лют! -- сказал, улыбнувшись и покачав головой, мужичок, варивший кашу.-- Ну, что, попал? -- спросил он, когда малый вернулся и повесил ружье в шалаше на сучок.

-- На бегу стрелял,-- ответил тот мрачно,-- выше взяло.

После тревоги разговор возобновился.

-- Эх, ежели бы господь дал -- ни граду бы не было, ни бури,-- уж и сгребли бы денежек, мать твою!.. Прямо бы из нищих капиталистами изделались. Мы бы тогда показали...

-- Да, деньжонок сгребете,-- заметил прохожий, опять посмотрев на яблони.

-- Сами того не ждали. Обчество нам с весны за пустяк отдало, думало, что урожая не будет, а она потом как полезла, матушка, из-под листьев, как полезла!.. Они уж теперь кричат, что мало с нас взяли.

-- Глядели бы раньше. Шиш теперь с нас возьмешь,-- сказал мужик с трубкой, сплюнув в огонь.

-- А как силком заставят?

-- Попробуй, заставь,-- угрюмо сказал малый,-- я уж тогда ружье не горохом буду заряжать... да еще спалю их всех, сукиных детей.

-- Были бы деньги,-- с деньгами все можно сделать, сунул председателю, вот и ладно. Деньги и виноватого правым сделают. Главное дело, штука хорошая: вот лето посидим, похлебку помешаем, а там по 2 рубля за меру будем гладить.

-- Еще больше возьмете,-- сказал прохожий.

-- О!.. Ну, по четыре.

-- По-питерскому?

-- Безразлично...

-- Нет, не безразлично,-- сказал малый,-- надо еще в городе узнать, почем там будут. По четыре еще в прошедшем году торговали.

-- О?.. Ну, по шесть.

-- Денег -- уйма...

На дорожке в глубине сада показался какой-то человек. Все замолчали. А малый сделал движение к шалашу за ружьем. Но потом остановился. Это оказался мужичок в рваном кафтанишке. Он шел и, прикрывая рукой глаза от солнца, приглядывался к яблокам.

-- Эй, ты чево там шляешься? Что тебе надо? -- крикнул на него малый.

-- Мне, батюшка, на луг тут поближе где-нибудь пройтить,-- ответил мужичок, остановившись и не сразу поняв, откуда ему кричат.

-- Проходи, проходи, да в другой раз не попадайся... Вишь, черти,-- на луг ему пройтить. Он пройдет, а на утро -- глядишь, яблоня обтрясена.

-- Вот из-за этого не дай бог,-- сказал мужичок, варивший кашу; он, сморщившись, попробовал с ложки горячей жижи и, выплеснув остатки на траву, продолжал: -- из-за этого и, не дай бог, ночи не спишь, а днем только и знаешь, что по сторонам смотришь, да всего боишься: то, думаешь, как бы град не пошел да мальчишки не забрались. Он, может, и украдет-то всего десяток, а у тебя все сердце перевертывается, удавить его готов.

-- За свое всегда так-то трясешься,-- сказал прохожий, постукивая палочкой по лаптю.-- Иначе и нельзя. Потому ты сидишь, вот, пот льешь, а другой спины не гнул, поту не лил, а придет и сграбастает.

-- А у самих, у окаянных, руки отсохли -- посадить яблоню или, скажем, сливу. Ведь дело нехитрое: сунул в землю прививок, глядишь, через три года на нем уж яблоки. А то все готовое да чужое подцапать.

-- А оттого, что все потакают. Стащишь его в волость, сутки там продержат и отпускают,-- его бы сукина сына в строге сгноить, чтобы к чужому рук не протягивал,-- сказал мужик с трубочкой.

-- А вот подойдет съемка,-- продолжал кашевар,-- ведь сколько эти черти окаянные пожрут! Он налопается, это мало, да еще пойдет надкусывать да бросать.

-- А там еще всякие кумовья будут приходить. Тому дай, другому дай, пропади они пропадом. У тебя, говорит, много. Из чужих рук всегда много кажется. У, сволочи, чтоб они подохли, господи батюшка, прости мое согрешение.

-- Теперь, чем ближе к съемке, тем хуже,-- сказал мужик с трубочкой.-- Забор плоховат. При помещике, конечно, народ не такой разбойник был, а теперь нешто так надо огораживать? Вот капиталу нету. Мы уж гвоздей набили. Все какой-нибудь брюхо распорет, тогда другой раз не полезет.

-- Да и собак хороших надо бы достать. Вот кабы таких раздобыть, как прежнего барина, вот тут и кумовья бы задумались в сад иттить яблок просить.

-- Собака родства не знает,-- отозвался прохожий, подмигнув.

-- Пустить бы на проволоке через весь сад да в голоде держать, чтобы лютей зверя были,-- вот бы тогда...-- говорил кашевар с мечтательной улыбкой, грозя кулаком в пространство.

-- Первый сорт был бы... Ну, прощевайте пока,-- сказал прохожий и пошел.

Сначала около шалаша было тихо. Потом послышался крик:

-- Ай-яй-яй, держи!..

За криком выстрел и бабий голос:

-- Злодеи! Ироды! Когда на вас чума, на окаянных придет, чтоб вы околели!

И голос малого:

-- Все кишки вам, дьяволам, выпотрошу. Охотники на чужое лезть.

А потом уже около шалаша:

-- На бегу стрелял -- ниже взяло...