На верхней слободе в трех семьях заболело сразу несколько человек. Совет послал в город за доктором, а домашние заболевших за коновалом, который никогда не отказывался от практики и не затруднялся никакими болезнями, будь его пациент лошадь или человек.

Двое больных оказались в семье портного. На завалинке его избы сидели -- он сам, старушка Марковна и печник, когда пришел коновал.

С заросшей до глаз седой бородой, с кожаной сумочкой на поясе, на которой было изображение лошади из белого металла, весь обвешанный какими-то ремнями, коновал прошел молча и мрачно мимо сидевших прямо в избу, не поздоровавшись ни с кем.

Портной пошел за ним.

-- Вот в городе один доктор на человека, другой на лошадь, третий еще на что-нибудь, а наш Петр Степаныч не разбирает,-- и лошадей, и людей, всех валяет.

-- Молодчина.

-- Голова очень работает. И строг.

-- Без этого нельзя. Ежели доктора не бояться, это уж последнее дело,-- сказал печник.

В избе портного лежало двое в жару. Коновал подошел к ним и несколько времени строго смотрел на них. Портной несмело выглядывал из-за его плеча.

Коновал бросил смотреть на больных и недовольно, подозрительно обвел взглядом стены. Они были только что выбелены, в избе было подметено.

-- Когда белили? -- спросил коновал, поведя заросшей шеей в сторону хозяина.

-- Вчерась побелили.

-- Зачем это?

-- Почище чтоб было.

-- Что -- почище?

-- Да, вообще, чтобы... Доктор в прошлом годе говорил, чтоб первое дело -- чистота.

-- Уж нанюхались... Чистотой, брат, не вылечишь.

-- Вылечишь не вылечишь, а приостановить...-- сказал несмело портной,-- чтобы эти не разводились.

-- Кто эти?

-- Кто... Что от болезни разводятся.

Коновал только посмотрел с минуту на хозяина, ничего не сказал и, отвернувшись, стал на столе раскладывать свои лекарства, доставая их из кожаной сумочки.

-- Что ж, лекарство-то одно и то же, что вчерась корове давали, Петр Степаныч? -- спросил портной.

-- А тебе какого ж еще захотелось?

Лечебные средства у него одни и те же; что для лошадей, то и для людей. Поэтому, если лошади молчат при его лечении, то люди кричат не своим голосом или лезут на стены; при разных болезнях одни и те же средства. Но чем болезнь сильнее, тем доза больше. Причем если со здоровыми он суров, то к больному подходит с выражением палача, у которого есть личные счеты с преступником. Пронизавши его, как следует, взглядом, коновал засучивает рукава на своих узловатых жилистых руках и принимается мазать мазью. А когда больной начинает пересчитывать всех святых и поминать родителей, коновал отойдет, опустит засученные руки, посмотрит на него и скажет: -- Взяло... Кричи, кричи больше, с криком боль выходит.

Докторов он ненавидит какою-то острой ненавистью, смешанной с презрением, во-первых, как конкурентов по практике, во-вторых, как явных и наглых обманщиков.

Вдруг сидевшие на завалинке прислушались: из избы послышался крик и причитания, как будто у кого-то добрались до живого места.

-- Взяло...-- сказал печник, послушав еще немного.-- Сейчас должно выйти. Скажи, пожалуйста, как дерет, словно шкуру с него спущают.

-- А ведь уж без памяти совсем лежал и голоса не подавал.

-- Тут, брат, мертвый в память придет.

-- Да, уж этот работает без обману.

Из избы вышел портной и, махнув рукой, сел на завалинку.

-- Не приведи бог,-- сказал он,-- болеть плохо, а уж лечиться вовсе -- другу и недругу закажешь.

Через минуту вышел и коновал. Но не как врач, окончив лечение, выходит, чтобы успокоить родственников, а как строгий обвинитель. В руках у него был какой-то пузырек с больничным ярлыком.

-- Это что у тебя? -- спросил он у портного.

-- Да это так... Прошлый раз в город ездил, в больнице дали.

-- Что ж, там всем дают, кто и не просит? -- спросил иронически коновал.

-- Нет, да ведь как сказать-то... все думается.

Коновал ничего не сказал, только поболтал лекарство, посмотрел его на свет и забросил далеко в крапиву.

-- Теперь думаться не будет,-- сказал печник. И прибавил:-- Это верно, что доктора не могут, фасон один.

Коновал долго молчал, потом сказал нехотя:

-- Какие доктора... Есть доктора, которые помогают. А только теперь их нету. Одно жульё да шантрапа осталась. Нешто он тебя может понимать? У этих, как чуть что -- за чистотой смотреть или хуже того -- в стекла рассматривать.

-- Отвод глаз,-- сказал печник, набивая трубку.

-- Чистоту соблюдают, чтобы эти не разводились,-- сказал нерешительно портной.

Коновала даже передернуло, как будто дотронулись до больного зуба:

-- Кто эти?

-- Козявки,-- сказал портной.-- У каждой болезни свои козявки.

Коновал плюнул и стал мрачно себе набивать трубку. Этим дуракам, что ни скажи -- все ладно. Вот и ломают перед ними комедию: ручки помоют, фартучек наденут и про козявок наговорят с три короба.

-- Насчет чистоты это верно,-- сказал печник, улыбнувшись, и покачал головой.-- Был я в городе в больнице, рассадил себе на базаре руку вилами. Пошел... Так они -- первое дело -- мыть. Один раз вымоет, ваткой оботрет, потом опять давай сначала.

-- А себе руки мыл? -- спросил коновал.

-- Мыл, мыл, как же. И перед этим и после этого,-- сказал печник,-- ровно ты не человек, а обезьян какой-нибудь.

-- Ну, вот. Прежде лечили -- очков этих не втирали. Бывало, фершел Иван Спиридонович,-- с боком или поясницей придешь к нему,-- так он рук мыть не станет или ваткой обтирать, а глянет на тебя, как следует, что мороз по коже пройдет, и сейчас же, не говоря худого слова,-- мазать. Суток двое откричишься и здоров. А ежели рано кричать перестал, опять снова мазать.

-- Здорово драло?

-- Здорово...-- неохотно отозвался коновал,-- ежели бы такого вот стрикулиста, что теперь в городской больнице орудует, промазать как следует, двух дней бы не выжил. Уж на что мы крепки были, а и то...

-- Да, это здорово.

-- Прежде денег даром не брали.

-- А вот глухой у нас был,-- сказал печник,-- вот работал-то -- страсть. Не слыхал ни черта. Это что ты ему там про свою болезнь говоришь,-- как в стену горох. Да он, если бы и слышал, так все равно бы слушать не стал. У него своя линия. Все, бывало, шепчет что-то. И столько ж он всякой чертовщины знал, заговоров этих! Ты что-нибудь ему поперек дороги пошел, а там, глядишь, по всей деревне червяк сел на капусту, или саранча полетела. Бывало, молебнов двадцать выдуем всей деревней, покамест остановим. Либо выйдет ночью за околицу, шепчет что-то, а наутро лихоманка начинает всех трясти. Вот какие люди были.

-- Да, не осталось уж такого народу,-- сказала со вздохом старушка Марковна.

-- Верить перестали.

-- В одно верить перестали, их на другом поймали,-- отозвался коновал.-- Им бы теперь только чтобы все по-ученому было, а что там в середке, об этом разговору нет. Заместо лекарства капсульки какие-то пошли. Хоть ты их горстями глотай,-- ничего не почувствуешь.

-- Верно, верно,-- сказал печник.-- Да вот далеко ходить незачем: моя старуха намедни пошла в больницу, ей там каких-то каточков дали. Так, маленькие -- с горошину. Разгрызешь его, а там вроде как зола с чем-то.

-- Небось все поела? -- спросил, покосившись, коновал.

Печник осекся.

-- Нет, штуки три съела и выбросила. Ни шута толку. "Лучше бы,-- говорит,-- я к Петру Степанычу добежала".

-- А отчего же не добежала? На чистоту позарилась?

-- Нет, побоялась, от мази кричать дюже будет.

-- Нежны очень стали. Хочуть, чтоб я лечил и чтоб без крику обходилось. Через что у тебя болезнь-то будет выходить, коли ты кричать не будешь? Об этом ты не подумал?

-- Да, это хоть правильно...

-- То-то вот -- правильно. Покамест с тобой говоришь, у тебя правильно, а как отвернулся, так опять черт ее что. За больницу кто руку в совете тянул?

-- Да это что ж, не я один, там все поднимали,-- сказал печник.

-- Значит, и все дураки непонимающие. Прежде ребят крапивой драли до самой свадьбы, а теперь они над вами командуют. Оттого у вас и козявки разводятся. Прежде об них и слуху не было. А как только вот эти стрикулисты в фартучках да в очках появились, так и козявки откуда-то взялись. Фартучки да очки есть, а лекарства настоящего нету. Прежде какие мази были! Человека с ног валили, а не то, что козявок. А теперешние и козявки не свалят. Какое же это лекарство, когда в нем силы нету? А уж туману, туману...

-- Уж это покуда некуда,-- сказал печник.-- Намедни кузнец ходил в больницу, кашлял дюже. Пришел. "Плюнь",-- говорят; "хорошо, отчего же, можно",-- плюнул. А они потом давай в стекла рассматривать.

-- Козявок искали,-- негромко сказал портной.

Коновал подавился дымом.

Все некоторое время молчали.

Потом портной спросил:

-- Ну, а насчет наших как, Петр Степаныч, поправятся?

Коновал в это время выколачивал о бревно трубку; выколотив и почистив ее гвоздиком, он сказал:

-- Как кричать кончут, тогда еще приди.