Вторую неделю моросит мелкий октябрьский дождик. Канавы вдоль полотна дороги наполнились водой; нескончаемое болото с мелким кустарником тундры, окружающее полустанок Терпиловку, побурело и проржавело. Конца-краю нет болоту этому трясинному.

Только одна стежка, непроездная весной и осенью, ведет в деревню Потрясухино, где двадцать два двора молят бога, чтобы поскорее замело путь и началась бы расчистка снега -- единственный заработок, деревни, потонувшей в безлесной тундре.

-- Хоть бы заносы поскорее... А то ни жрать, ни топить нечем,-- жаловался Ванька Глупых станционному жандарму Зюзе.

-- Уж насчет топки-то -- зря... Все гнилые шпалы перетаскал, черт сопатый... Ужо я тебе хвост наломаю...

-- Гнилые шпалы-то... Тоже ее дьявола моклаго на себе пять верст попри... Так разве я их на топку... На омшаник они...

Мило и просто жилось на Терпиловке, полустанке новозапихаловской жел. дор., пропускающей только два поезда -- товарный, который никогда не останавливался, и товарно-пассажирский, с которым возили молоко и мелкий щепной товар.

Начальство, в виде начальника станции, двух телеграфистов и весовщика, жили с основания дороги, были люди семейные и занимались коровами и курами. С основания дороги здесь жил вдвоем с женой и жандарм Зюзя. Кроме кур, он имел цепную дворняжку "Волчка", которая в известное время вдруг начинала выть, а затем срывалась и убегала в Потрясухино, по всей вероятности, в гости к "Жучке", содержавшейся на цепи у Ваньки Глупых.

И на сто верст кругом не было ни одной собаки -- в такой глуши стоял полустанок, живший совершенно особой жизнью, своей собственной, не интересуясь ничем, что делается на божьем мире.

Ни одной газеты никто не получал и даже во время революции от кондукторов и машинистов слышали о какой-то забастовке, а что именно и почему произошла она, не знали, да и знать не хотели, потому еще, что своего горя много -- у кур в это время была повальная болезнь, от которой они крутились по двору и падали мертвыми.

Сама же новозапихаловская дорога не бастовала и продолжала возить щепной товар и молоко.

Попались случайно несколько номеров газеты от проезжих пассажиров, но в них были напечатаны такие странные вещи, что жандарм и начальник станции предали их уничтожению, почти не читая.

Только уже много времени спустя одна московская газета была подарена жандарму Зюзе кондуктором при таких обстоятельствах: подвыпивший кондуктор при остановке поезда завел шум со сторожем у звонка, и явившийся для водворения порядка жандарм прикрикнул на него:

-- Пошел в вагон!.. Ишь ты как назюзился!.. Пьянствуете, буянствуете, да... это что еще у тебя торчит, а?

И жандарм вытащил из кармана кондуктора газету.

-- Что? Газета, видишь, чай!... Бери, коли хочешь, подарю... Я уж прочитал...

-- Поменьше бы глупости писали,-- сказал жандарм, положительно считавший всякую газету за величайшее зло после того, как уничтожил номера, полученные во время революции.

Когда поезд тронулся, кондуктор крикнул:

-- Еще орешь: назюзился! А сам-то ты Зюзя почему!..

И задумался жандарм, оставшись один на пустой платформе с газетой в руках.

-- А верно ведь... я -- ундрцер Федот Зюзя. Зюзя... Почему такое Зюзя? И отец у меня Зюзя, и братья Зюзи - а все трезвые... Почему такое? Вот Глупых, так понятно, все глупые... А Зюзя?.. Почему Зюзя?..

В первый раз в своей жизни задумался старый солдат и, придя домой, хотел посоветоваться с женой, Степанидой Зюзей, но ее не оказалось дома.

Повесив на гвоздь шашку, шинель и кобур с револьвером, Зюзя открыл газету и сразу заинтересовался напечатанным жирно заглавием:

-- Собака, разыскавшая убийцу.

В ярких красках было описано зверское убийство монаха в келье, розыски полиции, наконец, появление околоточного с знаменитым "Трефом", который по следам привел властей с места преступления в квартиру убийц и под кроватью разыскал окровавленную обувь, а затем побежал в трактир и открыл убийцу, который успел уже надеть другие сапоги.

В конце заметки было сказано, что околоточный, который привел своего "Трефа", получил награду и повышение по службе...

Когда вернулась жена, он забыл уже о разговоре с кондуктором о происхождении своей фамилии и сразу прочел ей интересную статью.

-- Стало быть, в офицеры околоточного-то произвели... До больших чинов может дослужиться... А все через собаку...-- пояснил он жене.

-- Может, наврали все... Мало ли что там напишут, ты сам говорил, что все они врут... Помнишь, когда жег газеты...

-- Мало ли что! Написано, стало быть, верно... По имени и фамилии все названы и полицмейстер пропечатан.

-- Нешто собака может? -- сомневалась жена.

-- Конечно, может; по следам значится.

И долго продолжался спор у супругов. И на другой и на третий день, и целое лето до самой глубокой осени ежедневно читал дома вслух Зюзя и утром и вечером эту газету, но никому на станции ее не показывал и молчал о подвигах "Трефа". Наконец, убедил и жену в возможности этого собачьего подвига, и от нее услышал:

-- Всяко, Федорыч, бывает... Может, и так, ежели пишут... Вот бы такую собачку нам -- может, и я бы в офицерши вышла...

И фантазия их разыгрывалась дальше и дальше. А "Волчка" Степанида ругала:

-- Как бы ты настоящая собака была!.. А то что в тебе, рыжем, толку, только жрешь дарма да в деревню бегаешь к своей...

* * *

Жандарм стал добывать у кондукторов газеты и все искал в них известий о дальнейших подвигах "Трефа", но их не попадалось. Остальное ровно ничего его не интересовало. Раз только прочел он, что правительство ревизует интендантство, железные дороги и отдает под суд начальство.

Это навело Зюзю на новые мысли, и он стал строже присматриваться к жизни полустанка, но в этом мертвом углу без пассажиров и груза никаких злоупотреблений не было и никакой ревизор не являлся никогда.

Если же за расчистку снега платили меньше рабочим, или крестьяне растаскивали шпалы, так это считалось традицией, а гнилых шпал никогда и никто не убирал, так как оба конца дороги проходили по глухим лесным местностям, где лесу столько, что нужды в старых шпалах не было.

Жили по-старому, по-хорошему.

В изморозный октябрьский день, поговорив о шпалах с Ванькой Глупых, Зюзя, пропустив поезд, ушел домой и стал в сотый раз перечитывать подвиг "Трефа" и ревизию Гарина... Кипел самовар. Жена слушала. "Волчок" жалобно выл, нюхая ветер...

-- Опять завыл... Как бы не сорвался...

-- Того и гляди опять в деревню убежит... Пойду перевяжу...

И жена вышла на крыльцо и потом вернулась с испуганным лицом.

-- Федорыч! Поезд к станции из города идет... Вагоны синие, да большие...

Зюзя взглянул в окно и бросился надевать амуницию.

-- Екстренный! Что бы это значило... Господи помилуй, начальство, грехом, наехало... сроду и не бывало...

* * *

Зюзя первым делом бросился к паровозу и спросил машиниста.

-- Ревизор из Петербурга. Все начальство под суд отдает...

Жандарм через минуту стоял уже у притолоки станционной конторы, где генерал на зеленой подкладке выслушивал доклад начальника станции и рассматривал счетоводство. Кругом стояли начальник дороги и начальники служб.

Часа два торчал жандарм у притолоки, пока проверяли кассу и документы, и, наконец, услыхал ласковое слово зеленого генерала по адресу начальника полустанка:

-- У вас все в порядке... Все хорошо...

-- А старые шпалы налицо? -- спросил маленький чиновник, приехавший с генералом.

-- Да... да... старые шпалы... А ну-ка покажите их! -- сказал генерал и, не дожидаясь ответа, пошел на платформу.

-- За два года у вас должно быть здесь 200 шпал...-- продолжал маленький чиновник.

-- Вот шпалы... только и есть...-- указал начальник станции на неполные штабели, где было несколько десятков гнилых шпал.

-- Да тут и полсотни нет? Где же остальные? Продали? -- язвительно улыбается чиновник.

-- Да... да... Где остальные? Продали?

-- Никак нет, ваше превосходительство. Кому же их продавать? А так как они гнилые, да без призору, то порастащили их... Дальше наша дорога лесная, там дерева много... Гнилые не надо...-- объяснял начальник станции...

-- Протокол за растрату шпал,-- сверкнул очами генерал.

-- Ваше превосходительство, не погубите... Как усмотреть, ночи темные... сторожей нет...

-- Если вы мне докажете, что не вы их продали, если найдете хоть одну шпалу и докажете, что она украдена,-- я вас прощаю, а иначе под суд!

-- Позвольте писать протокол? Доказать невозможно...

-- Ведь не знаменитого же "Трефа" приглашать разыскивать вора, здесь и "Треф" не найдет...

Зюзя вздрогнул, глаза его засверкали, губы зашевелились, он покраснел от волнения.

-- Ваше превосходительство... Осмелюсь доложить, вора и шпалы разыскать можно.

-- Без "Трефа",-- острит маленький чиновник.

-- Так что, ваше превосходительство, у меня собака почище "Трефа" есть... Все разыщет... Прямо вора найдет!

Все остановились, забыли и о протоколе и о шпалах и воззрились на жандарма.

Через пять минут жандарм подвел на веревке "Волчка" к шпалам, собака долго их обнюхивала, совершив при этом обычные собачьи обряды, и начала рваться по направлению к деревне Потрясухино...

-- Чует вора и следы найдет, ваше превосходительство... Прикажете идти?

-- Удивительная собака, так и рвется... -- Почуяла, ваше превосходительство!

-- Как ты думаешь, далеко отсюда?

-- Не могу знать, она уже приведет...

-- Ваша судьба в руках собаки. Все зависит от нее! -- сказал генерал начальнику станции и назначил в комиссию идти за "Волчком" двух кондукторов своего поезда, двух писцов и маленького чиновника.

-- Вы уже потрудитесь, Федор Федорович, пройти с ними...

-- Слушаю-с, ваше превосходительство. "Волчок" царапал землю и тащил за собой жандарма.

Сыскная комиссия отправилась по стежке между кустами, а начальство пошло в вагон-салон закусывать...

* * *

Через час спущенный Зюзей около самой деревни "Волчок" стремглав бросился к избе Ваньки Глупых, где комиссия, перепугавшая всю деревню, и нашла собаку под шпалами, которые были приставлены к стене сарая и служили жилищем "Жучки" в ожидании стройки омшаника.

И все удивлялись поразительному чутью доморощенного "Трефа".

О краже шпал составили протокол.

Жандарм представлен к награде, а о подвигах нового "Трефа" появились статьи в газетах.

Жена Зюзи купила шляпку...