Милиционер Ежевикин шел разговаривать с Зосиным папашей о женитьбе. Папа жил в Туле. Папа третьего дня приехал из Тулы специально, чтобы увидеть Ежевикина и воочию убедиться, в чьи неизвестные руки он передает свою младшую дочь. Все краткие сведения о папе, полученные от Зоси, были очень несистематизированны и расплывчаты. Выяснено было, что у папы большая черная борода, лишай за ухом, низменная страсть к пирогам с капустой и очень тяжелый характер, когда ему не дадут выспаться после обеда. Ежевикин был нетребовательным человеком, но всего этого было слишком мало для того, чтобы почувствовать внезапное влечение к будущему тестю. Особенно его пугал предстоящий сейчас разговор.

-- Ты только понравься ему сразу, -- ободряюще инструктировала вчера Ежевикина Зося. -- Ну что тебе стоит?

-- Я сразу нравиться не умею, -- уныло вздыхал Ежевикин. -- У меня это не выходит.

-- Вот и врешь! -- настаивала Зося. -- А почему мне сразу понравился? Значит, не хочешь.

-- Хорошо, -- так же уныло согласился Ежевикин. -- Завтра приду и понравлюсь. Только о чем я говорить-то с ним буду? С папой.

-- А очень просто. Я, мол, люблю вашу младшую дочь, Зосю. А он тебе скажет: "Ну что же?" И она, мол, меня любит. А он тебе скажет: "Ну что же?" И мы, мол, хотим записаться. А он тебе скажет: "Ну что же?" Вот и все. Неужели трудно?

-- Легко... -- с горечью в душе согласился Ежевикин и почему-то добавил: -- Третьего дня грузовик один, полуторатонка, на подводу налетел -- тоже хлопот было... Кругом неприятности...

И сейчас, когда Ежевикин приблизился к Зосиному дому, ему казалось, что тут только и начинается настоящее испытание его закалки и выдержки. Еще ни разу не дрогнула у него рука, бестрепетно подносящая ко рту свисток, когда на перекрестке двух улиц такси напирали на грузовики, подводы застревали между двумя трамваями, лихо мчался на все это скопление машин и колес пожарный обоз, а юркие и нахальные пешеходы просачивались, как разлитые чернила, во все свободные дыры. Еще никто не переспорил его в мимолетной дискуссии на углу, почему нельзя висеть на трамвае и, будучи снятым, не платить штраф. И книжка ударника уютно и уже давно покоилась в боковом кармане Ежевикина, но сейчас он чувствовал только свинцовую тяжесть в ногах и безотчетный страх в душе.

"Хоть бы пирога ему дали нажраться, что ли, -- неласково думал он о своем будущем собеседнике. -- Хоть бы надрыхаться после обеда дали ему, что ли... Папа! Давить таких пап надо..."

Дверь открыла сама Зося.

-- Ждет, -- тревожно шепнула она, одновременно подставляя щеку для поцелуя и освобождая Ежевикина от коробки с мармеладом. -- Иди.

Она втолкнула Ежевикина в комнату. В углу в сумерках сидел маленький лысый человек с большой черной бородой, в ватном жилете и икал.

-- Познакомьтесь, папаша, -- радостно защебетала Зося. -- Васечка! Познакомьтесь, Васечка, -- папаша!

Папаша подал руку, икнул и, посмотрев на Ежевикина снизу, несколько хмуро спросил:

-- Милиционером будете?

-- Милиционером, -- робко ответил Ежевикин.

-- Садитесь. Зажги-ка свет, Зося. Дай-ка твоего рассмотреть.

Зося повернула выключатель. Когда в комнате стало светло, папаша повернул заспанное лицо к Ежевикину, маленькие глазки его засверкали обидой, и он неожиданно тонким фальцетом спросил в упор:

-- Ты?

-- Я, папаша... -- взволнованно прошептал Ежевикин. -- Ничего не поделаешь. Служба.

-- Отдай три рубля! -- тихо и угрожающе сказал папа. -- Отдай на этом месте!

-- Какие три рубля, папаша? -- взволнованно вмешалась Зося. -- При чем три рубля в семейных отношениях, папаша?

-- Он знает, -- сурово заметил папаша.

-- Я знаю, что знаю, папаша, -- твердо сказал Ежевикин, поднимаясь со стула. -- Я три рубля не себе беру. А ежели когда свистят, слезать надо. В трамвае прятаться нечего. Я вашу младшую дочь люблю, а дочкой поперек порядка меня корить нечего. И три рубля обратно требовать.

-- Снял? -- робко спросила Зося.

-- Снял, -- вздохнул Ежевикин. -- Они через улицу бегали, на трамвай висеть бросились, а когда свисток -- внутрь впихнулись и за пассажирами нахально укрывались.

-- Спасибочко на добром слове! -- ехидно зашипел папаша. -- Родной отец к младшей дочери приехал, с вокзала, как мокрая собака, по трамваям мечется, а женишок в свисток свистит и три рубля от будущего родственника заимел. Спасибо на добром слове!

-- Когда же это было-то? -- всхлипнула Зося.

-- Вчера было! -- с негодованием откликнулся папаша. -- С добрым утром на три рубля поздравили. Познакомились с Васечкой. Спасибо тебе, доченька младшая!

-- Зося здесь ни при чем, папаша, -- обиженно сказал Ежевикин. -- Я, может, и через любовь мою и саму Зосю, ежели бы она висмя висела либо через рельсы бегала...

-- Ну уж ты не очень разоряйся! -- перестала всхлипывать Зося. -- Разговорился!

-- Такой все может, -- убежденно сказал папаша. -- Дали им волю! Он тебе и мать родную за ногу стянет...

-- А ежели кто ногу потеряет? -- вздохнул Ежевикин. -- Я же для порядку поставлен. Вот, скажем, идет гражданин. Вот он ногой ступает на рельсу...

-- Вы насчет ног не заговаривайте зубы, молодой человек, -- сухо сказал папаша. -- Ноги наши. Что хотим, то и делаем с ними. А уж ежели насчет ног пошло, -- тонко заметил он, -- не всякая нога ко мне на порог должна зашагивать. Не всякую ногу желаю иметь у себя в семействе! И вообще до свидания. Можете на барсуке жениться, а не видать вам Зоси как своих ушей!..

Ежевикин тяжелыми шагами вышел из комнаты. Он один одевался в прихожей. Из комнаты доносились сердитое гудение папаши и плач Зоси. Медленно спускался по лестнице. А когда дошел до последнего пролета, услышал, что где-то наверху открылась дверь, и к ногам, на грязные ступеньки лестницы, упало что-то тяжелое. Ежевикин нагнулся и посмотрел. Это была коробка с мармеладом. Ежевикин почувствовал острый холодок в душе.

...Много красных беретов. И под каждым из них старался Ежевикин последние пять дней увидеть Зосино личико и белокурую прядку, падающую на лоб. Но Зоси не было среди тех тысяч красных беретов, которые проходили мимо Ежевикина во время дежурства на стыке двух длинных шумных улиц.

Хмуро и мрачно регулировал уличное движение Ежевикин. Еще ревностнее следил он за тем, чтобы кто-нибудь не проскакивал штопором перед открытым светофором. Еще суровее снимал с подножек серокепочных людей с раздутыми портфелями и вручал им штрафные квитанции. Но в жизни прорезалась какая-то трещина, и стоило мелькнуть красному берету в толпе, трещина саднила, как порез, на который капнули одеколоном.

И когда ранним осенним вечером Ежевикин возвратился домой, чтобы тоскливо помечтать о Зосе, на столе у него лежала городская открытка с незабываемыми строками:

Васечка! Приходи сегодня в девять. Целую. Зося.

Ежевикин умиленно погладил открытку, сразу взял себя в руки и сурово прошептал:

-- Не пойду.

Повторил еще раз эту торжественную клятву и сразу стал одеваться.

Через полчаса Зося уже отворяла дверь на четыре торопливых звонка.

-- Звали, Зосечка? -- радостно шепотом спросил Ежевикин.

-- Звала, Васечка, -- сконфуженно пробормотала Зося. -- Пойдем.

-- А папаша там? -- тревожно спросил Ежевикин. -- Не пойду я к нему, Зося.

-- Сам тебя просил... Ну, Васечка, ну, дорогой...

Из комнаты пахнуло йодоформом, скипидаром и еще чем-то больничным. На приземистой пестрой кушетке с голубыми цветочками лежал папаша с забинтованной головой. Из-под белой марли уныло вылезал черным клином кусок бороды, узенький левый глаз и кусок носа.

-- Где это вас, папаша? -- осторожно спросил Ежевикин.

-- Где надо, там и отработали, -- вздохнул папаша и добавил: -- Иди, Зося, чайку схлопочи. Видишь, гость пришел.

Когда Зося вышла, наступила длительная и неловкая пауза.

-- Вы уж того... не сердитесь, папаша, -- пробормотал Ежевикин, -- насчет прошлого раза... Может, действительно кого впопыхах штрафанешь.

-- То есть как это впопыхах? -- поднял папаша забинтованную голову. -- Как же их не штрафовать, ежели он, как драная кошка, на всем ходу в вагон сигает?..

-- Которые торопятся уж очень, -- осторожно вставил Ежевикин.

-- А куда торопятся? -- сердито заметил папаша. -- Ногу-голову повредить торопятся? Так я вас понял, молодой человек?

-- Вы, папаша, не сердитесь. Я насчет того, ежели который, может, иногородний, порядка еще не знает...

-- А ты его на три рубля, сукиного кота, -- убежденно заметил папаша, -- пусть через трешницу знает. Колесу все равно, на кого наехать -- на иногороднего либо на местного...

-- Который, может, и задумавшись через улицу ползет...

-- А ты на рельсах не думай. И вообще нечего их сторону держать, молодой человек, -- сухо сказал папаша. -- Ежели их распустить, так по улице пройти нельзя будет.

-- Невозможно, -- согласился Ежевикин.

-- Я про то и говорю, -- сказал папаша и застонал: -- Ой, ломит проклятую!.. Давно служите?

-- Четвертый год, папаша.

-- Так... Штрафов-то, поди, много взяли?

-- Много, папаша, -- испуганно согласился Ежевикин.

-- Мало! -- неожиданно стукнул папаша кулаком по кушетке. -- Я б с их, чертей кривоногих, не так бы еще брал! Ну, идите, идите, молодой человек, там вас Зося ждет. Ой, голову ломит!..

Ежевикин тихо вышел в коридор.

-- Ну? -- с сияющим лицом спросила его Зося.

-- Ничего не понимаю, -- тихо сказал Ежевикин. -- В голову ему, что ли, ударило, папаше-то?

-- Ударило, ударило, Васечка! -- радостно зашептала Зося. -- Повезло нам с тобой, Васечка! По улице перебегал папаша... Милиционер свистит, а папаша вперед лезет... И тут прямо счастливый случай -- грузовик. Краям папашу по голове хватил... Как пришел домой, перевязался, лег и сейчас же орать начал... "Зови, говорит, твоего..." -- "Кого, папаша?" -- "А который был тогда... Милиционера твоего, Васечку... За что, говорит, человека обхамил? За то, что руки-головы наши сберегает? Такой, говорит, как твой, уж не дал бы грузовику удрать. А я, говорит, даже номер грузовика запомнил: шестьсот двадцать три".

-- Запишем, -- деловито сказал Ежевикин, вынимая книжку, -- потом ответит.

-- Запиши, -- ласково шепнула Зося, -- наш с тобой счастливый номер! Шестьсот двадцать три... Век его не забуду!..

Ежевикин надел шинель и сконфуженно заметил:

-- Тут в меня в прошлый раз мармеладом сверху запустили.

-- Не может быть! -- покраснев, отвернулась Зося.

-- Ну, значит, показалось. Так я новый принес. Кушайте на здоровье. И папашу угостите. Больным сладкое полезно.

И веселый шепот в прихожей закрепил треснувшее по швам счастье.

1935