Кроссворд-кафе Кроссворд-кафе
Главная
Классические кроссворды
Сканворды
Тематические кроссворды
Игры онлайн
Календарь
Биографии
Статьи о людях
Афоризмы
Новости о людях
Библиотека
Отзывы о людях
Историческая мозаика
Наши проекты
Юмор
Энциклопедии и словари
Поиск
Рассылка
Сегодня родились
Угадай кто это!
Реклама
Web-мастерам
Генератор паролей
Шаржи

Новости

Александр Грин. Ерошка


Все авторы -> Александр Грин.

Александр Грин.
Ерошка

I


Ерошка ходил всегда в длинной рубахе без пояса и считался мужиком слабоумным, лядащим. Вихры рыжих волос, смешно торчавших из-под маленького, приплюснутого картуза, придавали его одутловатому, веснушчатому лицу выражение постоянного беспокойства и нетерпения. Глаза у него были голубые, загнанные, а бородка белесоватая и остроконечная.


Впрочем, особенно его не трогали и, если когда дразнили — то так, мимоходом, скорее по привычке, без того особенного, злобного упорства, каким отличается русский человек. Даже прозвище Ерошки было «блажной», а не «чудной». Ерошка не задумывался. Капризы его были не сложны и заключались, с одной стороны, в какой-то необыкновенно длинной и хитрой дудке, сделанной им самим; с другой — в любви к скандалам и происшествиям. Удивительно, что сам он был нрава смирного, но страшно любил смотреть всякую драку, буйство, даже грызню собак. О драках он мог говорить долго и обстоятельно, размахивая руками и захлёбываясь от восторга.


— Ка-эк двинет! Ка-эк двинет, братец ты мой! — говорил он, прищёлкивая языком. — Зуб выхлеснул, — добавлял он, помолчав. — Скулу всю разворотил!


Разговор переходил на другое; о драке уже забывалось, но вдруг Ерошка вставлял, снова и неожиданно:


— Себе лоб раскровянил!


На дудке он играл больше весной, забравшись куда-нибудь в огород, между кучей сухого навоза и кустом репейника. Сидел на корточках, свистел заунывно и нескладно, часто останавливаясь и прислушиваясь к тихим вечерним отголоскам, полным мирной грусти и жалобы. Бежали мальчишки, покрикивая:


— Ерошка-дергач!


Он, вероятно, не слыхал их. Случалось, что какой-нибудь, особенно назойливый парень, перегнувшись через изгородь и ухарски заломив шапку, начинал подвывать пьяным голосом, но и тогда Ерошка ограничивался одним кратким замечанием:


— Будя забор подпирать! Брысь, нечистая!



II



Хозяйство у Ерошки было маленькое, нищенское. Но когда умерла жена, один сын ушёл на заработки, а другой в солдаты, Ерошка не голодал и даже изредка пьянствовал. Жила с ним ещё одна девочка, сирота; ей было тринадцать лет и звали её Пашей.


Когда Ивана брали на службу, — Ерошка плакал, ставил свечи угодникам. Более всего он был огорчён тем, что не успел женить сына и теперь оставался без работников, что было тяжело, особенно летом. Со службы Иван писал часто и слезливо, просил денег, а однажды сообщил, что произведён в унтеры и имеет две нашивки. Это было написано его собственным, ужасным почерком на открытке, изображавшей какого-то великолепного гвардейца в ярком, цветном мундире, с красными погонами и белым околышем. У гвардейца были розовые, круглые щеки. Открытку эту Иван предупредительно заклеил в конверт и послал заказным, чтобы не затерялась.


Ерошка рассматривал картинку очень долго, улыбаясь и щурясь собственным, новым мыслям. В грязной, закопчённой избе появилось яркое, маленькое пятно, полное какой-то бодрой радости, знак неизвестной жизни, связанной с городом и со всеми туманными представлениями Ерошки о службе, блеске и музыке.


Ерошка был чрезвычайно доволен. Он поднёс картинку к окну, рассмотрел её на свет и вдруг, неожиданно, прослезился, растерянно мигая покрасневшими веками. Потом схватил шапку и кинулся вон из избы, к кабатчику, постоянному чтецу деревенской корреспонденции. К вечеру гвардеец был рассмотрен всей деревней, одобрен и запачкан многочисленными прикосновениями.


Картинка разбудила в Ерошке новую страсть. Часами он выпытывал у мужиков, побывавших на службе, все тонкости обмундировки и строевой службы, которые неуклюжего парня делают ловким молодцом. Быть может, он носил в сердце мечту о новом сыне, прекрасном, как Иван-царевич, в лаковых сапогах, удачливом и навсегда освободившемся от забитой деревенской жизни, с её непосильной работой и смертельной тоской.


Он вдруг точно что-то понял и, поняв, глубоко затаил в себе. Лицо его постепенно приняло оттенок кроткого достоинства и невинного хвастовства. В минуты же одиночества он крепко и тяжело стал задумываться над тем, как живут «там», откуда приходят письма с картинками.



III



Наступила осень. В ближайшем уездном городе начались манёвры, и в деревне, где жил Ерошка, остановилась на ночлег рота солдат.


Это были всё плохо одетые люди, с усталыми и раздражёнными лицами. В избе Ерошки ночевали четверо. Он ухаживал за ними, бормоча что-то себе под нос, тормошил девчонку, гонял её то на погреб, то к соседям — выпросить кусок сахара для «воинов». А когда солдаты наелись и напились, и задымились махорочные цигарки, Ерошка, откашлявшись, приступил к беседе. Ухмыльнувшись и бегая глазами из угла в угол, он нерешительно произнёс:


— А што, служивые… дозвольте вас эстак, примерно…


— Дозволяем, папаша! — сказал бойкий парень, с глазами навыкате. — Ежели угостить нас хочешь, то это солдатам завсегда полезно. Эй, братцы! — повернулся он к остальным, — вот хозяин нас водочкой обнести хочет. Угощаешь, что ли, старик?


— Денег нету, — забормотал Ерошка, — вот истинный бог — нетути… Я бы кавалерам с полным удовольствием… Сам пью, намедни четверть втроём вылакал, прости господи! Вот дела-то каки. А нет денег, вот поди ж ты!


— Сыновья есть? — спросил строгий унтер. — Чай, кормить бы должны.


— Сын-то служит у меня, — с гордостью заявил Ерошка. — Ундером. Когда посылаю ему, когда нет. Денег нетути.


— А где он служит? — спрашивал унтер.


— Где служит-то? Надысь, в Баке… В Баку его спровадили. У моря, бают. Другое-от сын с подрядчиками путается, на заработках… непутёвый, вишь ты, слова не напишет. Да-а… Ундер, батюшка, весь, как есть, в полном облачении. Старается. А намеднись патрет прислал — ерой, право слово! Такой леший — как будто и не похож совсем.


— А ну, покажь! — заинтересовался бойкий солдат. — Покажь!


Ерошка вспыхнул, заволновался и принялся старательно шарить за пазухой, отыскивая драгоценную картинку. Через минуту она очутилась в руках солдат, переходя от одного к другому. Ерошка сидел и молчал, выжидательно задерживая дыхание.


— Так разве это портрет? — пренебрежительно сказал унтер. — Это, братец ты мой — открытое письмо. Понял? Печатают их с разными картинками, а между прочим — и нашего брата изображают.


Ерошку взяло сомнение.


— Ой ли? — недоверчиво спросил он, скребя пятернёй лохматый затылок.


— Ну, вот ещё. Говорят тебе! И я такую могу купить, всё одно, трёшник она стоит!


— Вре?!


Солдаты зычно расхохотались.


— И чудак же ты, как я погляжу! — через силу вымолвил унтер, задыхаясь от смеха. — Кака нам корысть тебе врать?


Ерошка виновато улыбнулся и заморгал. Потом взял картинку из рук унтера и начал её пристально разглядывать, стараясь вспомнить лицо сына, каким оно было три года назад.


Солдаты зевали, чесались и лениво перекидывались короткими фразами. В мозгу Ерошки неясно плавали отдельные человеческие черты лиц и фигур, виденных им в течение жизни, но лицо сына ускользало и не давалось ослабевшей памяти. Его не было, и как ни усиливался старик, а вспомнить сына не мог.


Сын был рыжий, — это он твёрдо помнил, а здесь, на картинке, молодец как будто потемнее, да и усы у него чёрные.


Солдаты завозились, укладываясь спать. Маленькая лампа коптила, освещая потемневшие брёвна стен. Шуршали тараканы, ветер дребезжал окном. Ерошка лежал уже на полатях, свесив вниз голову, и думал.


— Вспомнил! — вдруг сказал он твёрдо и даже как будто с некоторым неудовольствием. — Вот она, штука-то кака! Ась?


— Чего ты? — осведомился сонный унтер, закрываясь шинелью.


— Сына вспомнил, — засмеялся Ерошка. — Теперича как живой он.


— Спи, трещотка, — огрызнулся один из воинов. — Ночь на дворе.


— Я удавиться хотел, — просто заявил Ерошка, болтая в воздухе босыми ногами. — Скушно мне это жить, братики. Ванька-то мне пишет: того нет, того нет, табаку нет, пишша плоха… А я думаю — где это врать приобык? Сам, гляди, как раздобрел, белый да румяный, что яблочко во Спасов день. Врёшь, — думаю, — всего у тебя довольно, не забиждают. Жисть твоя, — думаю, — сыр да маслице. Девки тоже, чай, за ним бегают. А теперь в голову ударило: ежели эта морда не твоя, на письме-то, может, и в самом деле худой да заморённый? Я, братики, погожу давиться-то, всё хоть целковый когда ни-на-есть, от меня получит. А со службы придёт — беспременно удавлюсь. Потому — скушно мне стало.


Ерошка умолк, зевнул во весь рот, перекрестился и стал укладываться.




Источник: Библиотека Максима Мошкова



Не пропустите:
Александр Грин. Ночлег (рассказ)
Александр Грин. Человек с человеком (рассказ)
Александр Грин. Редкий фотографический аппарат (рассказ)
Александр Грин. Вокруг света (рассказ)
Александр Грин. Новогодний праздник отца и маленькой дочери (рассказ)


Ссылка на эту страницу:

 ©Кроссворд-Кафе
2002-2024
dilet@narod.ru