В небольшом деревянном домике одной из улиц, прилегающих к большому проспекту Петербургской стороны, плачет молоденькая, хорошенькая девушка, а окружающие ее родственники ликуют.

-- Эдакое ведь счастье тебе, Настенька, привалило! Эдакое счастье!-- восклицает мать в коричневом шерстяном платье, в кисейном чепце.

-- Ну, Настасья, сходи ты завтра к Фирсу Миронычу -- большой начетчик он -- и спроси, каким угодникам бедные невесты должны молиться,-- говорит отрепанная тетенька с подвязанной скулой,-- потому так оставить нельзя, а то могут они и другие мысли в голову ему вложить. Шутка! Эдакий богатеющий купец! Ведь у него тринадцать кабаков одних, окромя лабазов и мелочных лавочек!

Старичок отец с необычайно красным, гладко бритым лицом совсем растерялся от радости. Ради торжественности он "преобразился" из своего вечного рваного халата в старый вицмундир с голубенькой ленточкой в петлице, надев его на гороховые брюки, и бормочет жене:

-- Прасковья Кузьминишна! Возьми ты сейчас свой беличий салоп и тащи к жиду! А на обратном пути, во-первых, четвертную крымской, потом миног, полкоробки сардинок да не худо бы бутылку рому. Купцы любят.

-- Ничего не надо! Ни чуточки не надо!-- откликается повязанная шелковой косынкой сваха.-- Все до капельки сам с молодцами вам пришлет: и фрукты, и ведро водки из собственного кабака, и вино, и закуски разные. Спрашивал даже меня: не надо ли им грешневой крупы?

-- Да где он ее видел-то?-- приставали к ней родственники.

-- Я... все я... Помните, на Смоленском-то кладбище на могилке сидели? Ну, вот и он тут был. У него там две жены похоронены. Я ему и указала на Настеньку. Увидал -- и распалился. Наутро за мной шлет. Первая, говорит, у меня жена была в телесах и мелкая, вторая крупная, а теперь маленькую и субтильную хочу -- сватай. Только из-за непочтения сыновей и женится, а то при таких деньгах мог бы и в подержание себе субтильную сыскать.

-- Здесь чиновник Чободыркин живет? -- вопрошает в сенях молодец с корзинкой вина на голове и, получив утвердительный ответ, говорит:-- Получайте от купца Огузкина!

Сзади его мальчишка держит в объятиях ведерную бутыль.

-- Вот уж щедроты так щедроты!-- торжествует отец, принимая пойло.

-- И все это сыновьям в пику, -- продолжает сваха. -- Я, говорит, ей кровать с музыкой куплю и бархатный балдахин сверху поставлю! Мне, говорит, главное, субтильность в ней нравится. Сами знаете, тела-то молодые любят, но старичку тоненькая девушка всегда пригляднее,-- прибавляет она.

-- Настенька, знаешь что, друг любезный: надень ты барежевое платье с голенькой шейкой,-- советует мать.-- А то что за охота в этой удавке?..

А девушка между тем плачет да плачет.

-- Настасья! Ты это что глаза портишь?-- кричит на нее отец.-- Я ведь из веника и прутьев понадергаю, не посмотрю, что тебе семнадцатый год. Вспомню и старину. Чтоб живо веселые улыбки и игра глаз!

А в прихожей опять возглас:

-- Получите из овощенной лавки! Купец Огузков прислал.

-- Да одевайся же, тебе говорят!-- топает на дочь мать.

-- А вот мы с нее сами это платьишко сдернем и открытое наденем! -- угрожает тетка.-- Послушай, Андревна, ты не сказала ему, что есть, мол, у невесты тетка, бедная вдова двенадцатого класса? -- обращается она к свахе.

-- Нет, не сказала. А только обещал всех одарить. Удивлю, говорит, мир и все мне в ноги кланяться будут.

-- Напомни ему, голубушка, чтоб черное гроденапливое платье и куний воротник, а я тебя кофейком попою. Да не осталась ли у него перина после покойницы жены?

-- Перина нам-с, а не вам! Мы отцы с матерью, мы ее родили, а не вы! -- огрызаются родители.

-- Ах, Боже мой! Вы родили, а я грамоте учила. Нет, ты скажи, чтоб мне перину...

-- Скажу, скажу, родные! У него этих перин до десятка будет.

-- Примите из лабаза разные разности!-- снова слышен голос в кухне.-- От купца Огузкова. Тише, тут бутыль керосину.

Все выскакивают в кухню.

-- Скоро сам-то?

-- Следом. Сел в пролетку и поехал в кондитерскую,-- отвечает молодец.

-- Ах, Боже мой! Марфа, ставь самовар! Настасья! Да что ж ты в самом деле идолом сидишь! Тащите ее! -- суетятся родственники.

Мать и тетка хватают девушку за руки и тащат в другую комнату. Сваха расстегивает у ней лиф платья. Отец бросается вынимать из корзин съедобное.

-- Ах, живодеры! живодеры!-- вопиет в дверях кухарка.-- Да ведь он двух жен-то поедом съел, живьем в гроб вколотил!

-- Так что ж, что вколотил? А теперь она его вколотит. Немного уж ему жить-то осталось,-- выскакивает к кухарке сваха.-- Ему доктор такой куплет сказал, что как только его рассердить хорошенько, то так он, как сноп, и свалится. У него невриз в голове.

Из другой комнаты слышатся рыдания дочери и громкий возглас матери:

-- Андревна, родная! Напомни ему ужо, что у отца-то шубы нет.

-- Да ведь он зверь лютый! Он второй-то жене, сказывают, десятифунтовой гирей голову проломил и тысячу рублей доктору дал, чтоб тот сказал, что скоропостижно!..-- вопит кухарка.

-- Ну, так что ж, что второй жене проломил!-- откликается сваха.-- А третьей не проломит. Да пойми ты, дура, что он на Настеньке из-за скоропалительной любви жениться хочет, и опять же чтобы сыновьям назло, а прежде на капиталах женился. Ну, убьет он ее... Какая ему польза? Ведь это третья жена будет. На четвертой жениться ему не позволят.

-- Верно, Андревна, верно!-- одобряет ее отец, роющийся в корзинах.-- Помоги-ко мне бутылки-то раскупорить.

-- Андревна! Смотри за ним, чтоб он до жениха-то не нализался!-- опять доносится из другой комнаты голос матери.

Невесту буквально втащили и пихнули на диван. Декольтированное платье надето было кое-как. Она была бледна, как полотно, глядела бессмысленно, не плакала уже более, а только как-то судорожно подергивалась.

-- Не послать ли к девицам Окуркиным за румянами?-- говорила тетка.-- Подрумянить бы ее, а то бледна очень.

-- Не надо, не надо, родные!-- крикнула сваха.-- Он бледность любит. Бледностью-то только и прельстился. Первые-то у него жены были румяны, так теперь для перемены на бледность мода.

В это время у дома остановилась пролетка. С нее слезал седой старик.

-- Приехал! Приехал!-- завопил весь чиновничий дом и бросился в кухню.

Там в дверях стоял уже жених, держал в руках громаднейший бумажник, и, вынув оттуда трехрублевую бумажку, "серебрил" кухарку, суя бумажку ей в руки.

-- Благодетель!-- взвыла та и прилипла к руке губами.

К старику подскочил отец невесты, поцеловал его в плечо и начал стаскивать с него пальто.

-- Будущий тестюшка?-- спросил тот.

-- Точно так-с.

-- В таком разе в губы...

-- Пожалуйте! Пожалуйте в комнаты! На пороге-то нехорошо!-- кричали женщины.

Старик жених вошел в комнату и набожно начал креститься на образа.

Невеста лежала на диване в обмороке.

1906