Это рассказ о "рассказе". Притом не выдумка, а рассказ о действительном происшествии с одним из моих действительных рассказов, недавно напечатанном в воскресном номере известной парижской газеты.

Рассказ назывался "Так случилось". Он-то был сплошной выдумкой (что следует запомнить); и содержание, -- я передам его вкратце, ниже, -- не так важно, как то, что с этим рассказом в самом деле "случилось". Случай любопытный, за всю мою долгую литературную практику -- первый; сколько сотен рассказов у меня написано -- я даже не припомню; а ни с одним этого не было. Что касается других авторов-беллетристов -- тоже не слышно; разве если целую анкету устроить, то можно бы узнать, бывал ли с кем-нибудь подобный случай.

Однако к делу.

Всякий знает, как трудно, по нынешним временам, русскому литератору -- просто, что-нибудь напечатать. Журналов нет, газет -- почти, в каждой свои постоянные сотрудники, давно приспособившиеся или во всех отношениях совпавшие с обликом данной газеты; литератору просто, как я говорю, особенно давнему, привыкшему к известной свободе в старой России, надо сначала пораскинуть умом: скажешь что-нибудь, хотя бы устами героя, что может показаться не вполне совпадающим со взглядами газеты, и пропала работа. Или выйдет на несколько строк больше определенного их количества -- тоже пропал случай заработать. Вот и прикидываешь заранее, чтобы и размер -- по условиям, и содержание как можно безобиднее. Любовный сюжет самый, в принципе, безобидный; но и тут большое внимание требуется и большое усилие выдумки -- сузить до явной безобидности.

Рассказ "Так случилось" был успешен, т. е. в газете появился. Выдуман, как уже сказано, сплошь. Имена, отчества, фамилии, названия петербургских улиц, -- все это взято случайно, имена обыденные, фамилии придуманные. Содержание такое: некто рассказывает, что однажды, в сумерки, к нему позвонили. (Дело происходит в Петербурге, осенью, за год до войны.) Вошедшую даму рассказчик не узнает, но она рекомендуется: "Я -- Ольга Петровна..." и он вспоминает, что встречал, в знакомой семье, на Васильевском Острове, какую-то незаметную, не очень красивую и не очень молодую девушку, Ольгу Петровну, с которой он, впрочем, никогда не сказал слова. Ведет ее, удивленный визитом, в кабинет, зажигает лампу, и, при первом взгляде на посетительницу, ужасается: ее бледное лицо, с черными, "матовыми" глазами, совершенно мертвое. Таким же мертвым голосом она говорит, что зашла случайно, проходя мимо, и, вероятно, потому, что "за полчаса до смерти, надо "кому-то" сказать, рассказать все, что теперь уже и ей все равно; а он именно этот "кто-то", -- ведь ему тоже все равно". (У меня нет текста, пишу по памяти.) Монотонно продолжая, рассказала, что была невестой такого-то гвардейского офицера, любила его, ждала два года, верила, когда он вдруг написал, что между ними все кончено. Убедившись, что разрыв совершился, она почувствовала, что умерла; смерть уже в ней, ее дело лишь "докончить" последнее, для чего она сейчас и шла -- в Фонтанку.

Слушатель, -- ее "кто-то", -- не прерывал рассказа; к полузнакомой женщине этой он не питал никаких чувств, но она была человек, и смотреть на еще живого человека с мертвым лицом было невыносимо. Просто самому невыносимо, вне сочувствия обманутой невесте: скорее он сочувствовал жениху, которого она назвала; он его случайно знал и удивился, что этот красивый, блестящий гвардеец был женихом такой неподходящей особы. Но тут была смерть: девушка, какая она ни на есть, может быть, глупая, может быть, истеричка, в Фонтанку-то пойдет сейчас кидаться; непременно пойдет, он это чувствовал. И на него нашло вдохновенье. Я, рассказывает, сам не знал, что ей говорю, чепуху какую-то нес, и кричал, главное, -- на случай, что она истеричка: на истеричек необходимо, с грубостью, кричать. Стыдил ее, насмехался. -- Да какая это любовь у вас, голый эгоизм! Не достался, мол, ты мне, так на, покойницей на совесть твою лягу! Неси до смерти! Ну и другое, в том же духе говорил, орал... Не удерживал, однако; не понимаешь, -- иди, топись, сделай милость. Доказывай свою "великую" любовь, хотя она, мол, такая, -- ничего и не стоит. Единственно, что предлагал ей, -- дать себе некий срок для большого понимания; пусть, поразмыслив, опять придет, и, если в том же решении останется -- рассказчик ей поможет обойтись, по крайней мере, без Фонтанки: очень уж гадко, холодно, драматично. Есть другие способы. На свободу же ее решения он не будет посягать...

Условились, в конце концов, что она еще придет. Но она не пришла. А потом рассказчик о ней забыл. Началась война, цепь катастроф... Забыты были не только полузнакомые, но исчезли куда-то и друзья, потерялись родные...

И много лет протекло, когда тот же "некто" встретил, в новом квартале парижского Пасси, на тихой улочке, странную пару. Не очень странную, он привык видеть в Париже таких медленно гуляющих старичков, друг за друга держащихся. Тут "он", чуть волочивший ногу, держался за "нее", -- еще бодрую, седую старуху. И вдруг старуха окликнула проходившего по имени: "Не узнаете? Я Ольга Петровна". Ее еще можно было узнать: но как поверить, что осунувшийся, хромой и слабый старик -- блестящий гвардеец, "великая" любовь Ольги Петровны? Из оживленной болтовни ее выяснилось, что у них "тут за углом, русская лавочка"; хлопот много, и "он" помогает, только "после всех ранений" не так здоров, конечно... Болеет часто...

Рассказчик проводил их до лавочки, неопределенно ответил на приглашение "заходить" и покинул "счастливую" пару в еще более неопределенном раздумии...

Вот, приблизительно, и все. Но тут-то удивительное и начинается.

Через редакцию газеты, где рассказ появился, я получаю радостное письмо от неизвестной мне дамы: наконец-то она нашла свою "кузину Олечку"! Настоятельная просьба сообщить адрес "лавочки" (единственно, что "не указано" у меня). Никаких сомнений, что я пишу именно об Олечке, Ольге Петровне: с такими малейшими подробностями описана ее наружность, ее черные "матовые" глаза, ее страстная любовь к известному блестящему гвардейцу; упомянуто даже, что она была несколько истерична... И улицы петербургские названы как раз те же, где протекала "Олечкина" драма. Ясно, что, встретив потерянную кузину в Париже, я поспешу сообщить ее нынешний адрес...

В смущении я пишу даме (она живет в окрестностях Парижа), что никакой реальной Ольги Петровны не знаю и что весь рассказ выдуман. Мне приходит в голову: или она мне не поверит, -- ведь не бывает же так, чтобы все сходилось, вплоть до имен, отчества и фамилий! Или уж не истеричка ли она сама, эта дама, не выдумала ли свою небывалую "Олечку"?

Но дама пишет очень разумно, положительно. И на заверительное мое письмо о выдуманности так же разумно ответила. По-моему, она сделала вид, что верит. Еще раз остановившись обстоятельно на Ольге Петровне, ее семье, характере, на любви к этому гвардейцу и т. д., закончила, что если, мол, все у меня лишь угадано, то это благодаря моему "таланту". Очень любезно, понимаю, но -- причем тут талант, и какой, спрашивается, талант может воспроизвести историю не "похожую" на действительность, а действительно точную, с точными именами, отчествами и фамилиями героев, если автор ни героев, ни истории не знал фактически? А имена взял первые попавшиеся?

Никто из разумных людей не мог мне дать объяснения этому маленькому загадочному происшествию. Некоторые, правда, нашли, что дело "очень просто"... но это оказались, увы, верующие в телепатию. Я же к подобным вещам склонности не имею, а потому и телепатические объяснения меня нисколько не удовлетворяют. Впрочем, и с точки зрения самих телепатов непонятно, зачем именно мне понадобилось что-то угадывать о навеки неизвестной Олечке и ее женихе?

Но, по правде сказать, есть что-то в этом случае и неприятное. Неприятна его необъяснимость и, главное, исключительность. Неужели ни с кем из пишущих или писавших рассказы ничего такого и в самом деле не случалось? Совпадения, конечно, были, но тут какие же "совпадения"? А вот не было ли у кого-нибудь этих же "таинственных" (и бесполезных) угадок?

Хочу думать, что были. Сколько ведь рассказчиков на свете! Если случилось с одним, значит и с другим бывало. Только, к сожалению, это мне неизвестно.

Париж