Кроссворд-кафе Кроссворд-кафе
Главная
Классические кроссворды
Сканворды
Тематические кроссворды
Игры онлайн
Календарь
Биографии
Статьи о людях
Афоризмы
Новости о людях
Библиотека
Отзывы о людях
Историческая мозаика
Наши проекты
Юмор
Энциклопедии и словари
Поиск
Рассылка
Сегодня родились
Угадай кто это!
Реклама
Web-мастерам
Генератор паролей
Шаржи

Самое популярное

Зинаида Николаевна Гиппиус. Приехала (С натуры)


Все авторы -> Зинаида Николаевна Гиппиус.

Зинаида Николаевна Гиппиус.
Приехала (С натуры)

-- Это долг совести, выкупить ее, -- волновалась Марья Павловна. -- Подумай, Серж ведь она чуть не девочкой в Россию попала и всю жизнь в нашей семье провела. Тебя еще женихом знала. Нас за сестер принимали. А потом -- сколько пережито вместе! Как родная была. Неужели оставить, после стольких лет, когда я и живой ее не чаяла? Мы же теперь в достатке...


Добродушный супруг Марьи Павловны, инженер, поглаживал красноватую лысину и не думал возражать. Дело шло о выкупе из СССР старой гувернантки Расстановых, мадемуазель Денизы. Она пропала еще тогда, во время трагического бегства семьи из России, и лишь недавно получилась от нее открытка из Москвы, -- жива. Собственно "выкупать" ее, француженку, было бы и не нужно, если б совсем юной не выскочила она замуж за расстановского управляющего и не превратилась в г-жу Ивакову. Через полгода, овдовев, она вернулась в семью, перешла потом в семью Марьи Павловны, -- Мани, -- когда та вышла замуж, и так в ней и осталась прежней мадемуазель Денизой.


Марья Павловна свято хранила память о Денизе и детям о ней рассказывала. Мишель, высокий, стройный студент, даже уверял, что смутно помнит "Дизи", как она его целовала и плакала. Лили, конечно, ничего не помнила (она была тогда грудным ребенком), да и мало интересовали ее эти "допотопные" истории. Удивилась только, когда пришла первая, грязная открытка с каракулями, что Дениза, француженка, -- пишет по-русски. Сама Лили давным-давно, говоря по-русски, переводила мысленно с французского.


Дело с выкупом, после хлопот, сладилось наконец. Дениза выпущена. -- в дороге. Но, как и первые, из Москвы, открытки ее с дороги Довольно бестолковые: третий день ездит Марья Павловна встречать на вокзал, к условленному поезду, и все никого нет.


Уж не случилось ли чего? Долго ли до греха, путешествовать Дениза отвыкла...


На четвертый день терпеливая Марья Павловна опять отправилась на вокзал, с Мишелем.



* * *



У Мишеля свой автомобиль, новенький: длинный, весь пологий, похож на рыбу или на моржа, только что вылезшего из воды, -- и лоснится, по-моржиному, словно мокрый и скользкий. Ловкой смелости сына Марья Павловна доверяет, а он этим доверием гордится и очень любит ездить со своей красивой "maman". Марья Павловна еще очень авантажна; она, впрочем, не молодится, но все у нее в меру, а потому она кажется моложе своих лет: в меру полна, в меру подкрашена, любит темные цвета; волосы, с едва заметной проседью, лежат красиво.


Скользкая рыба живо домчала их, через весь Париж, до вокзала, но там они опять никого не встретили. Марья Павловна совсем забеспокоилась. Мишель предложил:


-- Останемся, через 18 минут другой поезд придет. Все равно мы здесь, а она могла на экспресс не попасть. On ne sait jamais! {Никогда не знаешь (фр.).} Отвыкла путешествовать, наверно.


Так как по расчету Марьи Павловны сегодня был последний срок, -- решили остаться. Без особенной, впрочем, надежды. Когда пассажиры второго поезда высыпали на плохо освещенный перрон (уже давно стемнело), Марья Павловна невнимательно их и разглядывала: никакой Денизы не будет.


Толпа редела, Марья Павловна повернулась к выходу за Мишелем и вдруг вскрикнула: чьи-то ручонки цепко схватили ее сзади за пальто.


Мишель быстро обернулся и раньше матери увидал маленькую старушонку: она крепко держалась за карман толстого манто Марьи Павловны и что-то выкрикивала; но когда Мишель бросился на помощь -- Марья Павловна уже узнала старушонку. Сделала, по крайней мере, вид, что узнала, потому что старушонка, хрипловато смеясь, твердила: "Маничка! Да это Маня, пари держу! Маня, вправду, штоли?".


Марья Павловна подумала, что если бы это было в книге, то можно бы упасть в обморок. Не упала, но слабо произнесла: -- Denise! Alors c′est vous, Denise? {Дениз! Так это вы, Дениз? (фр.).}


-- A кто я! Ты штож удивляешься? И сейчас по-французски, к чему я отвыкла, запрещается у нас. Нехорошо на это смотрится.


-- Вы так похудели, Дениза. Я не узнала.


-- А это... укатали сивые горки, моя милая. А ты как? Ничего. Полная. Буржуйка в форме. Э, вези на квартиру. Мешочки мои не забыть.


Около старухи лежат два порядочных холщовых мешка. Неизвестно впрочем, были ли они холщевые: очень уж грязные. Все у старухи казалось грязным: и шляпка на коротких седых брылах, и рыжая толстая кофта. Высоко подхлестанная черная юбка обнажала ноги в каких-то плоских бахилах, не то сапогах, не то опорках.


Марья Павловна продолжала не узнавать Денизу, не "видеть" Денизу в этой сморщенной и обтрепанной старухе; но доброе сердце ее уже ныло от жалости, а совесть упрекала за неузнаванье: "Что она должна была перенести, чтоб такой стать, а я... а мне она...".


Готовая прослезиться, Марья Павловна поборола себя, однако. Обернулась к Мишелю, который стоял как столб, неподвижно и молча: "Иди, милый, к автомобилю, мы сейчас придем"; когда Мишель исчез -- сделала, было, знак носильщику, для мешков, но Дениза с необычайной ловкостью подхватила оба тяжелые мешка сама: "Не надо!". На вопрос о багаже только фыркнула: "Какой багаж!".


Мишель за рулем, Марья Павловна с Денизой и с мешками кое-как позади -- тронулись. "Надо же ее расспросить, начать что-нибудь", -- думала, стесненно, Марья Павловна, но первых слов не находила. Дениза никакого стеснения, видимо, не чувствовала; но и радости особенной от свиданья не выражала. В окна не смотрела, ничему не удивлялась, как будто все, что ее окружало, одинаково было ей и чуждо, и обычно. Все как быть должно. Удивляться -- удивлялась Марья Павловна: "Ведь все-таки это ее родная страна, и после России, этот новый Париж...".


Пробормотав что-то про себя беззубым ртом, пожевав губами, Дениза спросила: "А как твои маленькие?".


-- Маленькие? -- испуганно улыбнулась Марья Павловна. -- Какие же маленькие? Вот это Мишель... Миша, он студент. А Лили, вы увидите, тоже совсем большая барышня.


-- Так, как, подросши, -- кивнула Дениза головой.


Обширная квартира Андреевых, в новом доме, и заботливо приготовленная комната для Денизы тоже не произвели на нее особого впечатления. Никому не позволила дотронуться до мешков, сама втащила. Огляделась, и только сказала, ни весело, ни грустно: "А, какая жилплощадь! Все ваше?".


Марья Павловна, войдя за Денизой, робко предложила "переодеться с дороги; ванну, может быть, взять... белье вот я свое принесла пока...".


Дениза уже развертывала мешки. Тряпье и какие-то неизвестные предметы из жести заботливо раскладывала на атласном постельном одеяле. Мельком взглянула на кружевные рубашки в руках Марьи Павловны.


-- Чего -- белье? Да оставь. Сменюсь завтра. Утром наше стирну в ванне. А теперь пошамать хорошо.


За обедом Дениза ела много и неопрятно, говорила мало. Если Марья Петровна еще не пришла в себя от неожиданной Денизы, то все остальные, даже горничная Сюзанна, следили за ней в каком-то остолбенении. К концу обеда Дениза, видно, насытившись, начала что-то рассказывать. Она и прежде недурно говорила по-русски, теперь акцент у нее стал совсем русский, однако никто хорошенько ее не понимал. Потому ли, что среди знакомых слов выскакивали у нее незнакомые, потому ли, что о незнакомом, неизвестном, рассказывала, -- Бог знает! -- но слушать ее было почти жутко. Только раз, случайно, произнесла французскую фразу, и так "по-французски", что у Марьи Павловны на минуту отлегло от сердца: мелькнула Дениза в старушонке. Мелькнула -- и погасла.


Когда, после обеда, Дениза принялась зевать и без церемонии объявила, что пойдет "ложиться", Сергей Сергеевич закурил сигару и глубокомысленно сказал "Да!". А Лили вскрикнула: "Mais c′est une vieille folle! {Это же безумная старуха (фр.).} Француженка! Невозможно! Она себя сделала русской. А русские все такие". "Что за вздор! -- нервно перебил Мишель. -- Ты сама русская!". "Я? Moi", -- закричала Лили. Готовилась ссора, но отец вступился:


-- Дети, довольно! А ты, Манюся, я вижу, огорчаешься. Я сам поражен... но подожди, она обойдется. Оденем ее прилично, зубы вставим... Привыкнет. И ты привыкнешь.


Однако и месяц прошел, и два, а Дениза оставалась все такой же непонятной и неузнаваемой.


Еще в первые дни Марья Павловна предложила поехать с ней за "приданым": ничего ведь нет, одни лохмотья. Дениза согласилась и сказала, будто что-то припомнив: "На дешевку, в Samaritaine? {Самаритянин (фр.), магазин для бедных.} На улице-то бывает нынче она?". Там, с упорством, набрала последнего хламу, но кучу порядочную. На протесты Марьи Павловны -- никакого внимания: "Нам же лучше, деньги сбережем. Вон кофта, -- два франка... это сколько рублей? Очень дешево. И запас надо; тебе понадобится -- всегда есть". Марья Павловна бросила спорить, "приданое" вышло дряннейшее, и даже не совсем "приличное", так как Дениза любила (теперь полюбила) больше пестрое и яркое. Но все же лучше ее лохмотьев.


Ванну она продолжала считать удобнейшим местом для своих постирушек, на них не ленилась. Да и всю квартиру Андреевых по-своему как-то распланировала, по-своему понимая назначение каждого угла "нашей роскошной жилплощади", по ее выражению. В кухню шмыгала постоянно и, после момента дружбы с кухаркой, начались свары. Тут Дениза по-французски припомнила, -- нужное ей, по крайней мере. К ужасу бедной Марьи Павловны обе кидались ей жаловаться друг на друга. Кричала кухарка, кричала Дениза, путая французские слова с русскими, обличая кухарку, что получает "примы", что берет самое дорогое и только портит "добро", да еще сама то же ест, и вино пьет... "У нас... такая работница... -- шамкала она, -- сейчас милиция... сейчас...".


Пока, до новой кухарки, Дениза чадила в кухне оладьями, угощала Андреевых, похваляясь дешевизной, не очень свежим бараньим боком с кашей и приговаривала: "Кушайте, кушайте, русскому русское блюдо здорово. Здесь "они" что, -- намешают травы... Кушайте пока есть много. Папа, мама, показ показывайте!".


Андреев был человек дельный, во всем умеренный и большой оптимист. Эмиграцию принял, как неизбежное; что дети у него растут полуфранцузами -- тоже. А когда, недавно, Мишель, сойдясь с кружком "русских мальчиков", забредил "Россией" -- отец и к этому отнесся спокойно. В рассуждения Мишеля и новых его друзей он не вникал, да и что же? Никакой России, ни старой, ни новой, "рыцари" эти не знают, только влекутся к ней влюбленной мечтой, -- как к "далекой принцессе", -- и чувства эти очень симпатичны. Потом все выяснится и как-нибудь образуется.


Насчет маленького домашнего дела, -- Денизы, -- Андреев тоже думал, что "образуется". А что она о России расскажет? Можно бы и позвать кое-кого "послушать"... Но Дениза ничего толком не говорила, а когда говорила, и подчас, сердилась, то опять на непонятное и казавшееся ничтожным. Знакомых же Андреевых, эмигрантов, резко отказалась видеть; это опять было непонятно. А раз, вернувшись, Сергей Сергеевич нашел ящик своего стола выдвинутым, -- пачка конвертов унесена, даже перо и чернильница унесены.


-- Это ваша Дениза! Повсюду ходит и у меня рылась! -- закричала Лили: как ни сдерживала она себя, но мамину vieille folle franco-russe {безумная франко-русская старуха (фр.).} презирала все больше, ничуть не стараясь ее и понимать.


Марья Павловна пошла к Денизе объясняться. Та спокойно лизала унесенные марки, заклеивала унесенные конверты. Тут же стояла и унесенная чернильница. Самое искреннее, почти детское изумление встретило первые слова Марьи Павловны. Ну да, она не нашла, что нужно, в комнате Лили. У Сергея Сергеевича нашла; и марки, и подходящие конверты. И чернильница у него удобнее. Она вздумала Татьяне Лукьяновне написать, да Петру Гаврилычу. Как с наркомпросом они разделались? Жиры на волторге почем теперь? Она ответит.


Марья Павловна опять попыталась свое, -- почему Дениза не спросила? И зачем ей искать самой в кабинете, уносить?.. Новое удивление Денизы. Почему же нет? Ведь они живут здесь на общих началах, разве Дениза "вселенная" какая-нибудь? Раз никто не вселен, как же иначе? Если ей, Марье Павловне, что-нибудь понадобится у Денизы, почему ей не прийти и не взять?


Марья Павловна, вернувшись, смущенно передала это мужу и прибавила: "Она не понимает...".


Сергей Сергеевич вздохнул.


-- Да и мы тоже. По-моему, Манюся, она все еще живет в какой-то России, которую мы совсем не знаем.


-- В России? -- закричал Мишель. -- Много она понимает Россию! Француженка, да еще оглупевшая, главное -- нисколько не русская!


-- Почему вдруг не русская? -- поддразнила брата Лили. -- Что в ней французского? Настоящая âme slave des soviets! {славянская советская душа (фр.).}


Нелепый взор возгорелся, злой и ни к чему не ведущий. Отец ушел. Марья Павловна не вступалась, грустно и беспомощно думая о своем. Все равно "personne ne comprend personne"... {"она не понимает" (фр.).}


Даже удивительно, как может один человек, неуловимыми мелочами, расстроить налаженную жизнь целого дома. Так выходило с Денизой. Шмыгая без дела, -- но какое ей придумать занятие? -- по андреевской квартире, или роясь в тряпках, у себя, она постоянно находилась в ворчливом настроении. Только и оживлялась, когда получала открытки "из дому".


Раз, уже к весне, Дениза куда-то на целый день пропала. Марья Павловна даже забеспокоилась: Дениза почти никогда не выходила. К обеду явилась, но ничего не сказала; поджав губы, проследовала в свою комнату. Через день опять куда-то хлопотливо отправилась. Марья Павловна подумала: "Может, она занятий ищет. Надо быть внимательнее, надо спросить...".


Дениза сидела на кровати, разбирая какие-то кусочки материй.


-- Vous étiez aux soldes, Denise? {Вы были на распродаже, Дениз? (фр.).} -- спросила Марья Павловна.


-- Сольды? Не была. Сложиться надо. Теперь такой план имею, домой могу побывать.


-- Как это? Какой план?


-- А через товарища Седелкина. Иван Лукьяныч адресок дал, как формальности справить. Побываю это у нас, посмотрю, потом опять назад, смотря обстоятельства.


Марья Павловна совсем растерялась. Пробормотала:


-- В Россию вы хотите? Обратно? Но как это... кто это...


-- Что -- кто? Сказала -- Иван Лукьяныч. Он знает. По адресу-то я пошла, и раз пошла, и два, -- ничего, выдадут скоро разрешение. Подписку требовали, извиняемся, говорят, пустяки требуются.


-- Какую же вы дали... подписку?


-- Oh la! {Вот так! (фр.).} Пустое. Манюша, не грусти. Я побыла, тебя повидала, твоих всех, теперь дома побуду и еще приеду. Сколько денег на дорогу, и там, -- сама высчитай. Много не надо. Зачем тратиться.


Марья Павловна молчала. В голове у нее была какая-то чепуха. Очень уж неожиданно. И нелепо. А у Денизы было лицо оживленное, заботливо-хлопотливое.


-- И поеду, и поеду, -- нараспев шамкала она (зубов так и не вставила, -- только возиться да тратиться!) -- надо; посмотрю. Иван Лукьяныч пишет, комнату заселили, да есть другая, можно достать, говорит. Более лучшая, говорит. Пишет -- Москва наша прибралась, совсем хорошо. Пишет про беды тоже всякие, -- что сделаешь. С умом -- ничего, всего достает, кто с умом. В Европе тоже, я говорю, гниль. Употреблений злых очень много. И лодырей много. Работать надо. А про Анну Гавриловну что он пишет, Иван Лукьяныч, и про товарища Седелкина, -- вот номер! Imagine-toi {Представь себе (фр.).}, Маня... воображай, до Загса дело едва не дошло; только послушай...


Но Марья Павловна не слушала историю про Седелкина. Все искала, что сказать, не находила, да так и не нашла.



* * *



В нежный весенний вечер Марья Павловна с Мишелем отвезли Де-низу на вокзал, на том же лоснисто-пологом автомобиле-рыбе. Как уладила Д. "формальности" никто ее не расспрашивал, а она не рассказывала, -- все устроила сама "с умом", конечно. Везла теперь три новеньких, дешевых чемодана, вроде мешков; и на ней было все новое, толстое, одно на другое навьюченное, хотя погода стояла почти жаркая.


Когда они вернулись, Сергей Сергеевич сказал:


-- Что это, Манюся, какое у тебя лицо, точно ты с похорон! А я, признаться, рад, что проводили. Кума с возу, куму легче. Да это не из-за денег...



-- Конечно, причем деньги, -- слабо проговорила Марья Павловна, снимая перчатки. -- Но тяжело почему-то. Не понимаю, что ее могло так... ну точно подменить. Чужая совсем. Люди молодые, там выросшие, другое дело. А она старая, да и по крови чистая француженка. И вдруг -- ни следа...


-- Кровь, дружок, не так много, должно быть, и значит...


-- Mais voyons, papa... {Видишь ли, папа... (фр.).} -- начал было Мишель, волнуясь, но Сергей Сергеевич, с улыбкой, перебил:


-- Вот он, наш кровно-русский француз! Не сердись, милый, очень тебя понимаю и сочувствую, только верь мне, ничего еще кровь не решает. По-моему... не умею тебе определить, но для понятия "родины" много-много чего требуется, помимо кровных ощущений.


-- Ты думаешь? -- сказал Мишель и нахмурил брови.


Париж


1936




Не пропустите:
Зинаида Николаевна Гиппиус. Яблонька (Сережа Чагин) (рассказ)
Зинаида Николаевна Гиппиус. Открытие (рассказ)
Зинаида Николаевна Гиппиус. Ради Машечки (рассказ)
Зинаида Николаевна Гиппиус. Таинственный американец (рассказ)
Зинаида Николаевна Гиппиус. Так случилось (рассказ)


Ссылка на эту страницу:

 ©Кроссворд-Кафе
2002-2024
dilet@narod.ru