Завелся Фита самопроизвольно в подполье полицей­ского правления. Сложены были в подполье старые исполненные дела, и слышит Ульян Петрович, околоточный, -- все кто-то скребется, потукивает. Открыл Ульян Петрович: пыль -- не прочихаешься, и выходит серенький, в пыли, Фита. Пола -- преимущественно мужского, красная сургучная печать за нумером на веревочке болтается. Капельный, как младенец, а вида почтенного, лысенький и с брюшком, чисто надворный советник, и лицо -- не лицо, а так -- Фита, одним словом.

Очень Фита понравился околоточному Ульяну Петровичу: усыновил его околоточный и тут же в уголку, в канцелярии, поселил -- и произрастал Фита в уголку. Понатаскал из подполья старых рапортов, отношений за нумером, в рамочках в уголку своем развесил, свечку зажег -- и молится степенно, только печать эта болтается.

Раз Ульян Петрович приходит -- отец-то названый, -- а Фита, глядь, к чернильнице припал и сосет.

-- Эй, Фитька, ты чего же это, стервец, делаешь?

-- А чернила, -- говорит, -- пью. Тоже чего-нибудь мне надо.

-- Ну ладно, пей, чернила-то казенные.

Так и питался Фита чернилами.

И до того дошло -- смешно даже сказать: посусолит перо во рту -- и пишет, изо рта у Фиты -- чернила самые настоящие, как во всем полицейском правлении. И все это Фита разные рапорты, отношения, предписания строчит и в углу у себя развешивает.

-- Ну, Фита, -- околоточный говорит, отец-то названый, -- быть тебе, Фита, губернатором.

Так, по предсказанному Ульян Петровичем, и вышло: в одночасье стал Фита губернатором.

А год был тяжелый -- ну какой там, этот самый: и холера, и голод.

Прикатил Фита в губернию на курьерских, жителей собрал немедля -- и ну разносить:

-- Эт-то что у вас такое? Холера, голод? И -- я вас! Чего смотрели, чего делали?

Жители очесываются:

-- Да-к мы что ж, мы ничего. Доктора вот -- холерку излечивали маленько. Опять же к скопским за хлебом спосылать...

-- Я вам -- доктора! Я вам -- скопских!

Посусолил Фита перо:

"Предписание N 666. Сего числа, вступив надлежаще в управление, голод в губернии мною строжайше отменяется. Сим строжайше предписывается жителям немедля быть сытыми. Фита".

"Предписание N 667. Сего числа предписано мною незамедлительно прекращение холеры. Ввиду вышеизложенного сим увольняются сии, кои самовольно именуют себя докторами. Незаконно объявляющие себя больными холерой подлежат законному телесному наказанию. Фита".

Прочитали предписания в церквах, расклеили по всем по заборам. Жители отслужили благодарственный молебен и в тот же день воздвигли Фите монумент на базарной площади. Фита похаживал степенный, лысенький, с брюшком, печатью этой самой поматывал да знай себе пофыркивал: так индюк важно ходит и чиркает крыльями по пыли.

Прошел день и другой. На третий -- глядь, холерный заявился в самую Фитину канцелярию: стоит там и корчится -- ведь вот, не понимает народ своей пользы. Велел ему Фита всыпать законное телесное наказание. А холерный вышел -- и противоправительственно помер.

И пошли, и пошли мереть -- с холеры и с голоду, и уж городовых не хватало для усмирения преступников.

Почесались жители и миром решили: докторов вернуть и за скопским хлебом послать. А Фиту из канцелярии вытащили и учить стали -- по-мужицки, народ необразованный, темный.

И рассказывают, кончился Фита так же не по-настоящему, как и начался: не кричал и ничего, а только все меньше и меньше, и таял, как надувной американский черт. И осталось только чернильное пятно да эта самая его сургучная печать за нумером.

Поглядели жители: антихристова печать. В тряпочку завернули, чтобы руками не трогать, и закопали у ограды кладбищенской.

1917