В печурке у мужика -- пух утиный сушился. И завелись в пуху Бяка да Кака. Вроде черных тараканов, а только побольше, рук две, ног две, а язык один -- дли-инный: пока маленькие были, сами себя языком, вместо свивальника, пеленали.

Хорошенькие такие, богомольные -- мужик на ночь -- Троеручице поклоны бьет, а Бяка да Кака сзади -- спине мужиковой. Днем из избы сор носили; по престольным празд­никам, в новых красных рубашечках, мужика поздравляли. И до масленицы было -- как нельзя лучше.

На масленице -- принес браги мужик: такая брага -- все вверх дном. Рожи, харчи, нечистики; ухваты -- по горшкам, черепки; изба -- трыкнула и самоходом пошла -- куда глаза глядят. А мужик -- без задних ног и на брюхе -- огарок догорает, потрескивает: вот-вот мужикова рубаха займется.

Бяка да Кака со всех ног кинулись: огарок тушить.

-- Да пусти ты: я потушу.

-- Нет ты пусти: я...

-- Я мужика больше люблю; а ты -- так себе, я зна-аю!

-- Нет я больше. А ты Бяка!

-- Я -- Бяка? А ты -- Кака! Что, ага?

Да в ус, да в рыло -- и клубком по полу. Катались-катались, а от огарка -- рубаха, от рубахи -- мужик, от мужика -- изба. И с мужиком, с избой вместе -- Бяка и Кака: от всего -- одна сажа.

1920