| |||
Михаил Афанасьевич Булгаков. Птицы в мансарде (Из сборника «Заметки и миниатюры») • Все авторы -> Михаил Афанасьевич Булгаков. Михаил Афанасьевич Булгаков. Птицы в мансарде (Из сборника «Заметки и миниатюры») Весеннее солнце буйно льется на второй двор в Ваганьковском переулке в доме № 5, что против Румянцевского музея. Москва — город грязный, сомнений в этом нет, и много есть в ней ужасных дворов, но такого двора другого нету. Распустилась под весенним солнцем жижа, бурая и черная, и прилипает к сапогам. Пруд из треснувших бочек! Помои и шелуха картофельная приветливо глядят сквозь сгнившие обручи. А в углу под сарайчиками близ входа в трехэтажный флигель с пыльными окнами желтыми узорами вьются человеческие экскременты. На Пречистенке час назад из беловатого чистого здания, где помещается Мпино, вышел молодой человек в высоких сапогах и засаленной куртке и на вопрос: — А где же, товарищ, это самое ваше общежитие? — Валяйте прямо на Ваганьковское кладбище! — Что это за глупые шутки! — Да вы не обижайтесь, товарищ, — моргая, ответил человек в сапогах, - это я не вас. Так мы называем общежитие. Садитесь на трамвай э 34, доедете до Румянцевского музея. — Он указал рукой на восток, приветливо улыбнулся и исчез. И вот этот двор. Вот и флигель серый, грязный, мрачный, трехэтажный. По выщербленным ступенькам поднимался, по дороге стучался в неприветливые двери. То на двери: «типография», то вообще никого нет. И ничего добиться нельзя. Но вот встретилась женская фигурка, вынырнула из какой-то двери, испытующе поглядела и сказала: — Выше. Выше дверь, потом мрачное пространство, а дальше за дощатой дверью голоса: — Войдите! Вошел. И оказался в огромной комнате, то есть, вернее, не комнате, а так — в большом, высоком помещении с серыми облупленными стенами. И прежде всего бросился в глаза большой лист на серой стене с крупной печатной надписью «Тригонометрические формулы» и открытое окно. Ветер весело веял в него. Посредине помещения был длинный вытертый засаленный стол, возле него зыбкие деревянные скамьи. По стенам под самыми окнами стояли железные кровати с разъехавшимися досками. На них кой-где реденькие, старенькие одеяла, кое-где какой-то засаленный хлам грудами, тряпье, пачки книг. Лампочка на тонкой нити свешивалась над столом, довершая обстановку. Все. И было шесть молодых людей, глядевших во все глаза. Когда все недоумения уладились и состоялось знакомство, все расселись на скамьях и полились речи. — Но ведь печки же нет… как же топить? — робко спрашивал я. — Нет! — хором перебивали голоса, — печка есть, но мы ее сняли теперь. Вон она где, проклятая, стояла! Вон. На полу, на память от печки, чернело круглое выжженное пятно. — Почему она проклятая? Не греет разве? — В том-то и беда, что греет!! — загремели голоса. — Как ее затопишь, сейчас же 3 градуса, и шабаш. Пропали мы тогда! — На нос, — сказал курносый строго. — Капает!! — ревели голоса, — капает со стен и с потолка. Течет, тает, как весной. — На книги льется, главное. — Неприятно жить. Оттепель. — Курьезная печка, — задумчиво сказал блондин, — дымит, как сволочь. А между тем дымить ей не следовало. Тяга хорошая, приладили мы ее как следует, — он испытующе поглядел куда-то вверх, в ободранный пятнистый угол в потолке, — но дымит. По неизвестной причине. — И дымит, знаете ли, как-то особенно. Дым знаменами по всей комнате. Синий-пресиний. А глаза красные. — Не топить — здоровее, — сказал бас. — Только тогда немного холодно, — спорил блондин, — встанешь, а в тазу лед. Кулаком проломишь, под ним тогда вода. Холодная такая. — Умывальника абсолютно нет. — У вас вообще ничего нет! — укоризненно сказал я. — За этой дверью что? — Тут отдельное помещение. Комната. Зимой мы в ней поместили одного нашего. Вот, говорим, будет тебе отдельная комната. Ну, он два дня прожил, потом выходит, говорит: «Ну вас к чертовой матери с вашим отдельным помещением». Вещи вытащил и сюда переехал, говорит: «Вы тут дышите, это совсем другое дело». Ну он вообще слабого здоровья. Изнеженный. У него насморк был. Так мы устроили в отдельном помещении кладовку. Муку положили. — Это все проклятая фотография. — При чем здесь фотография? Оказалось, что за стеной, где дверь в отдельное помещение, находится ателье. Оно вдребезги разбито, зимой ветер свистал в него. А стена тонкая, фанерная. — Уборная-то по крайней мере у вас теплая? — Как вам сказать… — задумался блондин. — Она, может, и теплая, но она, видите ли, не работает. Потому что трубы в ней промерзли и полопались. Так что она закрыта. — Господи, твоя воля! Как же вы были зимой? — А мы записались на чтение книг в Румянцевском музее. Там великолепная уборная. Ну, а ночью, когда музей закрыт, на Пречистенский бульвар ходили. Или так вообще… Блондин загадочно повертел пальцами и указал в раскрытое окно, сквозь которое вместе с ветром влетал пока еще слабый и смутный запах второго ваганьковского двора, — Черт знает что такое! — Теперь что! — грянули собеседники, — благодать! Весна! Самое главное — вышибли печку, будь она проклята. А уборная — она оттает. — На какого дьявола тут эти трубы. И вообще, что было раньше в этом сарае? — Это не сарай, — хором обиделись эмпиновцы, — здесь — мастерская раньше была. Но теперь все, конечно, в ветхость пришло. Вообще не ремонтируется. Никто внимания не обращает. — За загородкой что? — Там еще четверо наших. Там хорошо. За загородкой было, действительно, неизмеримо лучше. Напоминало ночлежку. Были четыре кровати с одеялами и даже картинки на стене. И черная печка. — А где студентки помещаются? — Студентки ниже. Всей компанией затопотали вниз по лестнице, по дороге заглянули в уборную. Гадость неописуемая. Студентки были ошеломлены появлением всей компании с неизвестным лицом во главе. — По поводу чего? По какому поводу? — добивались они. И лишь одна сидела на сундуке и шила. По лицу ее блуждала скептическая улыбка. — Осмотреть? Прекрасно! Осмотрите! — Чего тут смотреть! Общежитие дайте! Вот что! — Я, товарищи, не могу, к сожалению, вам дать общежитие… Описать могу… Скептическая улыбка заиграла сильнее у сидящей на сундуке. У студенток было чуть-чуть лучше, нежели у студентов. Во-первых, висел какой-то рыжий занавес, напоминающий занавес в театральной студии; во-вторых, кровати были как-то уютнее и приличнее застланы! Видна женская рука. В остальном одинаково со студентами. Собачий холод зимой, та же беготня в Румянцевский музей за надобностями, ничего общего с прямым назначением музея не имеющими. Вслед мне пел дружный хор мужских и женских голосов, как в фуге Баха: — Общежитие нужно!.. — Вы напишите! — Нужно! — Здесь невозможно жить! Общежитие… Живуч эм-пиновец-студент! Живуч, черт возьми! Но меня, например, если бы озолотили и сказали: «живи на Ваганьковском кладбище, за это педагогом будешь». Не согласился бы. Не пропустите: • Михаил Афанасьевич Булгаков. Советская инквизиция (Из записной книжки репортёра) (Из сборника «Заметки и миниатюры») • Михаил Афанасьевич Булгаков. Повестка с государем императором • Михаил Афанасьевич Булгаков. Праздник с сифилисом • Михаил Афанасьевич Булгаков. Сколько Брокгауза может вынести организм? • Михаил Афанасьевич Булгаков. Записки на манжетах (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |